Пока свекровь придумывала про меня сказки, я собрала на нее компромат, в котором были только факты

Когда я выходила замуж за Максима, его мать казалась идеальной свекровью: улыбчивой, заботливой, готовой помочь. Но уже через месяц после свадьбы маска упала. 

Сначала это были безобидные сплетни в кругу родственников: якобы я «лентяйка», которая целыми днями сидит в телефоне. Потом истории стали мрачнее. На семейном ужине она вздыхала: «Бедный мой сын, даже носки сам стирает!» — хотя Максим с детства обожал самостоятельность. 

Позже она шепталась с соседками, что я «трачу его деньги на шмотки», хотя работала на двух работах, чтобы помочь с ипотекой. А однажды я случайно услышала, как она внушала племяннице: «Смотри, как она на всех мужиков заглядывается. Не удивлюсь, если скоро бросит Максима…»  

Я возражала, пыталась защищаться. Но Валентина Петровна лишь качала головой: «Ой, да ты слишком чувствительная! Шутки не понимаешь?» Максим верил мне, но просил «не накалять». А я поняла: слезами поединок не выиграть.  

Решила действовать как юрист, которым мечтала стать в юности. Завела папку в телефоне: «В.П.». Начала фиксировать каждое слово, каждый факт.  

Первой находкой стали квитанции. Свекровь любила жаловаться, что «содержит нас», хотя мы с Максимом платили за всё сами. Я сфотографировала её банковские выписки, случайно оставленные на столе: ежемесячные переводы на счёт молодого «фитнес-тренера» — того самого, про которого она говорила, что он «как сын». Суммы были втрое больше, чем наши «долги».  

Потом — враньё о здоровье. «У меня сердце прихватило из-за ваших ссор!» — рыдала она, требуя переезда к нам. Но её медкарта, которую я аккуратно сфотографировала в поликлинике, пока она болтала с медсестрой, кричала об обратном: идеальное давление, никаких патологий. Зато там красовался диагноз, о котором она молчала: ипохондрия.  

Главный козырь нашла в соцсетях. Валентина Петровна любила жаловаться в церковной группе, что «невестка выживает старуху». Но её профиль в «Одноклассниках» лучился счастьем: фото с курортов, которые она называла «поездками к больной сестре», чеки из дорогих ресторанов с подписью «На пенсии жить — небо коптить!». Я сохранила всё: даты, геометки, комментарии.  

Точкой кипения стал день рождения Максима. Свекровь, щедро сдобрив салат в своем желудке вином, завела речь о «внуках»: «Может, Люба не хочет детей, потому что… ну, вы понимаете?» — многозначительно посмотрела на мой плоский живот. В тишине я достала телефон:  

— Валентина Петровна, вы в марте говорили гинекологу, что я «бесплодна»? — включила запись её разговора с врачом, где она умоляла «не говорить Любе, что её анализы в норме». — А вот справка о моём здоровье. И… ваши счета за последний год. Интересно, на какие «лекарства» ушли полмиллиона?  

Родственники застыли. Она побледнела, но попыталась спастись:  

— Это подделки! Ты всё выдумала!  

— Нет, — я листала экран. — Вот ваш профиль: 15 мая вы были в Сочи, когда «умирали» от гриппа. 10 августа — банкет в «Метрополе», когда мы «не пригласили вас на день рождения». А это… — я увеличила скрин переписки, где она просила тренера «не звонить на этот номер, чтобы сын не узнал».  

Максим молча смотрел на мать. Та вдруг зарыдала:  

— Ты… ты монстр! Пожалуюсь в полицию!  

— Пожалуйтесь, — кивнула я. — Заодно объясните, как ваша подруга-нотариус «потеряла» бабушкино завещание в нашу пользу. 

В машине Максим долго молчал, потом взял мою руку:  

— Прости. Я не знал, что она…  

— Я тоже, — выдохнула я. — Но теперь знают все.  

Валентина Петровна иногда все еще пишет Максиму жалобы, но он лишь пожимает плечами: «Мама, говори фактами».