Родственники не приняли мой развод и перестали со мной общаться

Я разглядывала трещину в вазе — точно такая же появилась в моей жизни ровно три месяца назад, когда подписала документы о разводе. Телефон молчал. Раньше по воскресеньям мама всегда звонила в восемь утра: «Доченька, идём в церковь?» Теперь она не звонила, как и сестра, тётя Люда, двоюродный брат.  

— Ты с ума сошла! — мама врезала кулаком в стол, когда я впервые сказала о разводе.. — Двадцать лет брака — и всё коту под хвост?  

— Он три года изменял, мама. С коллегой. В нашем доме.  

— Мужчины такое иногда делают, — она отвела глаза, вытирая тряпкой уже чистую поверхность. — Надо было терпеть. Молиться.  

 «Терпеть». Её любимое слово. Терпела пьяного отца, который бил её до моих шестнадцати лет. Терпела мои синяки, когда я в семнадцать встречалась с парнем из соседнего двора. Теперь я должна была терпеть его — человека, который смеялся мне в лицо: «Ты же не уйдёшь. Куда ты денешься в сорок пять?»  

— Я подала на алименты, — сказала я тёте Люде на семейном ужине через неделю после развода. Она сразу отодвинула тарелку с пирогом, будто я прокажённая.  

— Зачем позоришь семью? — ответила она. — У Игоря же бизнес! Теперь все в городе будут знать, что ты… — она покрутила пальцем у виска.  

— Что я? Не позволила ему тратить наши деньги на любовницу? 

Дядя Витя, обычно молчаливый, подхватил:  

— Хватит! Ты разрушила семью. Твоя мать плачет, сестра не выходит из дома. Ты всех подвела.  

Я встала, роняя салфетку. 

— А когда он разбил мне лицо в прошлом году — это не разрушение семьи? 

Тишина. Сестра Катя уткнулась в телефон, тётя Люда закашлялась. Мама сказала спокойно, словно объявляла прогноз погоды:  

— Сама виновата. Надо было ужин вовремя готовить.  

* * *  

— Они все сошли с ума, — сказала я подруге Лере в кафе. — Как будто я предала их, а не он — меня.  

— Может, позвонить сестре? Объяснить…  

— Она прислала смс, — достала телефон, зачитала вслух: «Мама плачет. Ты эгоистка. Не звони нам».  

Лера вздохнула, помешивая ложечкой капучино:  

— Моя бабушка до смерти не простила маме развод, хотя отец бил её до комы. Говорила: «Лучше бы умерла, но семью сохранила».  

Я смотрела на прохожих за окном — пары, семьи, старики с сумками. Кто-то из них тоже прячет синяки под тональным кремом? Или молча глотает антидепрессанты, чтобы «не позорить родню»?  

— Знаешь, что самое смешное? — я разломила печенье пополам. — Когда я сказала, что беременна в двадцать два, мама первым делом спросила: «А что люди скажут?». Не «как ты?», не «чего хочешь?».  

Телефон завибрировал — неизвестный номер. Я подняла трубку.  

— Алло?  

— Это тётя Люда, — голос звучал официально, будто вызывала на допрос. — Приезжай за вещами к матери. Она переехала к Кате.  

— Какими вещами? 

— Ты же не собираешься оставить её квартиру себе? — фраза прозвучала как обвинение. — Она боится, что ты продашь. После твоего… — пауза, — поступка.  

Я рассмеялась. Громко, истерично, до слёз. Официантка обернулась.  

— Передай маме, что её хрустальные вазы и советский сервиз мне не нужны. Как и её одобрение.  

Положила трубку. Руки дрожали, но внутри впервые за три месяца было тепло.  

— Всё в порядке? — Лера положила ладонь на мою руку.  

— Да. Просто поняла — они не мои родственники. Они… сторожа музея. Где экспонаты — чьи-то несбывшиеся мечты.