– Сколько той жизни осталось, – сказала свекровь, и потратила все свои сбережения

Когда свекровь объявила, что сняла со счета все деньги, которые копила годами, я подумала, она шутит или это дело рук мошенников. Она сидела напротив и говорила спокойно, что раньше было ей не свойственно:  

— Билеты уже взяла. В Египет, Грецию, потом Грузия… Может, и до Японии доберусь.  

Мой муж, её сын, остолбенел. Эти деньги были для нее священными. «На черный день», как она повторяла. Мы ей помогали, как могли.

Поставили пластиковые окна, продукты привозили раз в неделю. Она экономила на свете, ходила в одном платье десятилетиями, а теперь — Египет?  

— Мама, ты в своем уме? — Саша встал, загородив собой окошко кухни, за которым маячили грязные городские улицы.  

— В своем, — она улыбнулась. — Сколько той жизни осталось? — спросила она, будто мы с ней давно об этом говорили. — Семьдесят пять — не сто. Хватит копить.  

Через неделю она улетела.  

Первое фото прислала из Каира. Подпись: «Пирамиды пахнут ветром. Целую, Вера Петровна». Саша злился, что она «спустила» деньги, которые могли стать наследством, нашей «подушкой». Я молчала, прекрасно ее понимала. Вспоминала, как она, сгорбившись, мыла посуду после ужинов.  

Сообщения приходили каждый месяц. Из Афин: «Поднималась к Акрополю. Колени болят, но вид — как в учебнике истории. В.П.». Из Стамбула: «Каталась на пароме. Чай с яблоком — горький. В.П.». 

Летом она прислала фото из Батуми. Стояла на мосту, в платье с ромашками, которое надевала на праздники. На обороте: «Живу у моря. Учу грузинский. Целую».  

— Сумасшедшая, — проворчал Саша, но фото не удалил. Распечатал и приколол магнитом к холодильнику.  

Осенью она позвонила в три ночи. Я подняла трубку, испуганная, уверенная, что случилось страшное.  

— Алло! — её голос звенел, как подростковый. — Ты не спишь? Иди на балкон!  

Я вышла, кутаясь в халат. На том конце провода зашумел ветер, и она запела. Хрипло, фальшиво, на языке, которого я не знала.  

— Это Сулико, — засмеялась она. — Я в Тбилиси, в доме с виноградником. Хозяйка научила…  

Саша стоял в дверях, хмурый, но я видела — слушает.  

— Завтра еду в горы, — продолжала она. — Говорят, там храм VI века. Представляешь? Шестого!  

Она говорила час. О том, как впервые попробовала хачапури, как спорила с таксистом на ломаном грузинском, как ночевала в хостеле с австралийцем, который учил её играть на губной гармошке.  

— Мам, хватит тратить деньги, — вдруг сказал Саша. — Вернись.  

Тишина. Потом её голос, тихий:  

— Сашенька, я уже всё потратила.  

Она умерла через полгода, в том самом тбилисском доме с виноградником. Хозяйка позвонила: «Вера ушла во сне. Положили в гроб ветку жасмина, как она просила».  

Когда мы разбирали её квартиру, нашли записку: «Сашенька, прости, что не оставила тебе денег. Оставила жизнь. Попробуй прожить свою, а не мою».  А в старом чемодане свекрови, под слоем газет, я нашла засушенную веточку жасмина. Она пахла, как далекое море. 

На следующий день я сняла наши накопления — те, что лежали «на дом». Купила два билета в столицу Грузии.