Стоит мне сказать, и он выкинет тебя на улицу! — радовалась свекровь, у которой появился шанс избавиться от меня

мнение читателей

Когда мы с Максимом поженились, он честно предупредил: «Мама не сможет жить одна после инсульта». Я кивнула, думая, что это временно. Три года спустя я всё так же готовила завтраки на троих и стирала бельё с пятнами от свекольного сока, который свекровь пила «от давления».  

Людмила Степановна ненавидела меня методично. Сначала придиралась к борщу («Недостаточно кислый»), потом к моим вечерам с подругами («Приличные женщины дома сидят»). Но главное оружие всегда держала в рукаве: «Квартира-то моя, милочка. Стоит мне сказать, и сын тебя на улицу выставит».  

Максим молчал. Он работал дальнобойщиком, дома бывал раз в месяц. В его объятиях я ещё верила, что мы — семья.  

В четверг я задержалась в очереди за лекарствами для неё. Когда вернулась, Людмила Степановна сидела в кресле с ледяным взглядом:  
— Где ты шлялась? Сознавайся, у любовника была?  
— В аптеке, — показала пакет.  
— Врунья! — Она швырнула на пол пузырёк с валерьянкой. Стекло разлетелось о паркет, который я мыла вчера до блеска. — Максимке позвоню! Сейчас же!  

Я наблюдала, как её трясущиеся пальцы тыкают в кнопки телефона. Сердце билось так, будто хотело вырваться через горло.  

— Сынок, она меня гробит! — завопила свекровь. — То таблетки забывает, то хамит! Выгони её, а то я завтра же в дом престарелых запишусь!  

Не знаю, что ответил Максим. Но когда она протянула мне трубку, в его голосе я услышала знакомую усталость:  

— Лана, извинись перед мамой. Ну, пожалуйста.  

Той ночью я впервые не стала перестилать диван после ухода свекрови в спальню. Села у окна, смотрела на пустырь за домом. Вспоминала, как папа учил меня в детстве: «Если драться — бей первым». Он умер, когда мне было шестнадцать, оставив маму с кредитами. Мы тогда выжили.  

Утром Людмила Степановна потребовала яичницу. Я разбила два яйца прямо на её любимую скатерть с розами.  

— Собирай вещи, — сказала она, побледнев. — Максим уже в курсе.  

— Не буду, — удивилась сама себе. Голос не дрогнул.  

— Что?!  

— Вы слышали. Я остаюсь.  
— Это моя квартира!  

— Ваша. Но закон разрешает мне жить здесь как жене вашего сына. Хотите выселить — подавайте в суд. На развод я тоже не согласна.  

Она задыхалась, хватаясь за сердце. Я протянула таблетки. Отвернулась.  

Максим вернулся через два дня. Людмила Степановна встретила его истерикой:  

— Выгони эту стерву! Или я…  

— Или ты что? — перебила я. — Умрёшь? Перестань, ты слишком любишь себя для этого.  

Муж смотрел на нас, как на двух незнакомок. Потом неожиданно сел за стол и спросил:  

— Что происходит, мама? Правда, что ты собралась в дом престарелых?  

Свекровь заплакала. Настоящими, тихими слезами. Я вдруг поняла: её страх не в том, что я займу квартиру. Она боялась, что сын выберет меня вместо неё.  

Сейчас мы всё так же живём втроём. Только теперь по воскресеньям Людмила Степановна учится печь блины — мои, с дырочками. Иногда ворчит: «У тебя сода неправильная». Но когда Максим хвалит её, она воровато улыбается мне.  

Я всё ещё сплю на диване. Но теперь знаю: если завтра свекровь снова закричит «Вон!», я открою холодильник, достав банку солёных огурцов, и спокойно скажу: «Перед обедом попить хотите?». Потому что страх — это власть. А когда страха нет, приходится искать другие способы договориться. 

В рубрике "Мнение читателей" публикуются материалы от читателей.