Свекровь набрала кредитов, до конца не понимая, чем обернется желание не выплачивать их

В тот день в нашу тихую жизнь ворвался звонок из банка.

— Алло, Людмила Петровна? — спросил мужской голос, пока я накрывала стол к ужину. Свекровь, сидевшая напротив, резко побледнела, выключила громкую связь.  

— Ошиблись, — она бросила трубку.  

С тех пор звонки сыпались как из рога изобилия. Людмила Петровна отмалчивалась, прятала глаза, а когда муж Максим спросил напрямую, разрыдалась:  

— Хотела не говорить! Крыша течет, а ты с Ирой на ипотеку копишь... Подруга сказала — бери кредиты, потом скажешь, что нечем платить. Все так делают!  

«Все» обернулось тремя миллионами. Она брала займы в микрофинансах, закладывая свою квартиру, будто играла в монополию. «Не понимала», «думала, простят», — лепетала она.  

Людмила Петровна искренне верила, что банки и МФО — это что-то вроде добрых волшебников, готовых поддержать пенсионерку «из уважения к возрасту». Она не читала договоры, не вникала в проценты, а цифры казались ей абстракцией, вроде ценника в пустом магазине. 

— Ну, подумаешь, пара бумажек с печатями! — отмахивалась она, когда я пыталась объяснить ей про штрафы. — Раньше люди на честном слове жили! 

Её подруга Галя, тот самый «финансовый гений», твердила, что государство спишет долги старикам, а пока можно тратить на ремонт и даже на путевку в санаторий. «Мы же заслужили!» — восклицала Галя, и свекровь кивала, воображая, как дарит внуку новую приставку. Она не знала, что микрофинансы — это не бабушка на лавочке, а машина, которая перемалывает жизни без скидок на седины.

Первым пришел коллектор. Высокий, в кожанке, он постучал громко в дверь.  

— За вами числится долг, — ухмыльнулся он, глядя на меня и сына-первоклашку. 

Максим выставил его, но ночью я нашла мужа на кухне с бутылкой коньяка.  

— Мать надо спасать, — прошептал он, и я поняла: это сказал не сын, а мужчина, который боится потерять все.  

Мы продали ее квартиру, оплатили долги с огромными процентами за просрочку. Людмила Петровна переехала к нам, спала на раскладном диване в гостиной. Каждое утро я видела, как она гладит фото мужа-покойника, бормоча: «Прости, родной». Но мертвые не прощают — это удел живых.  

Иногда мне хочется кричать. Иногда — плакать. Но я просто завариваю чай, наблюдая, как за окном октябрьский дождь смывает последние листья с берез. Осень, как и долги, не спрашивает, готовы ли вы ее принять.  

Мы все стали заложниками чужой наивности. И самый страшный счет — не в рублях, а в тишине между Максимом и матерью. Иногда кажется, будто время раскололось на «до» и «после». В «до» мы с Максимом мечтали о втором ребенке. Сейчас больше не говорим о будущем. 

Людмила Петровна теперь чаще молчит, словно боясь разбудить эхо прошлого. Я прошу Максима не злиться на нее. Как-то вечером он задержался на кухне, где она мыла чашку.  

— Мам, — сказал он внезапно, будто пробивая лёд. — Завтра Сашку в школу провожу. Пойдешь с нами?  

Она замерла. Глаза её вспыхнули на миг, как угли под пеплом.  

— Пойду, — прошептала она.  

Максим не смотрел на мать, а она — на него. Но в тот миг тишина между ними уже не была пустой.