Свекровь не понимает, почему я считаю ее плохой бабушкой

Наши пять лет с Серёжей пролетели как один день — недолго, но очень счастливо. Мы любили друг друга, поддерживали и оберегали. За это время у нас появились две чудесные дочери-близняшки, Вера и Ника. А потом Серёжа пропал.  

Я и подумать не могла, что такое бывает в реальной жизни. Казалось, будто это какой-то сценарий для фильма: человек просто выходит из дома и больше не возвращается. Но именно это и случилось. В последний раз его видели в супермаркете — с букетом цветов. Очевидцы говорили, что он выглядел счастливым, как раз накануне 8 марта. Но домой он так и не пришёл.

В результате Вера и Ника остались без отца. А я — одна с двумя детьми. Поначалу было очень тяжело. Чтобы устроиться на работу, приходилось извернуться, ведь мне нужно было обеспечивать девочек. Из-за того, что Серёжа "всего лишь" пропал без вести, а не погиб или стал инвалидом, ни о какой материальной поддержке со стороны государства не шло и речи. Официально отец у девочек был, но это присутствие ощущалось только на бумаге. 

Когда девочки болели и оставались дома, меня спасала мама. Она приезжала из другого города, готовила еду, убиралась в доме. Мало того, она занималась с девочками: рисовали, читали, учили счёт. Но маме уже было за шестьдесят, и я видела, как ей тяжело. Я старалась реже просить её о помощи, оставляя её для действительно трудных моментов. К тому же, она и так забирала Веру и Нику на выходные, чтобы я могла хоть немного отдохнуть.

Со второй бабушкой — мамой Серёжи, Ириной Ивановной, — дела обстояли совсем иначе. Она наведывалась к нам от силы раз в месяц, а то и реже. Приносила девочкам по одной шоколадке и одному банану, гладила их по головкам и уходила. Ни игр, ни разговоров, ни помощи — ни моральной, ни материальной — от неё не было.

И более того, Ирина Ивановна часто высказывала мне намёки, что я виновата в пропаже её сына.

— Ну, наверняка какой-нибудь твой ревнивый ухажёр избил моего Серёжу, — говорила она однажды, внимательно вглядываясь мне в лицо. — Вот и лежит теперь в больнице без сознания. 

— Как вы можете такое говорить?! — не выдержала я. — Да я одна осталась с двумя детьми! Пашу как проклятая с утра до вечера, мне некогда даже нормально волосы вымыть.

орошо хоть моя мама помогает, приезжает из другого города, поддерживает, девочек на выходные к себе забирает. А вы? Вы же рядом живёте. Почему бы вам не приходить к внучкам почаще, погулять с ними, поиграть, или хотя бы сводить в парк?

— Не надо меня учить, как любить внучек! — ответила она резко, но уже не так уверенно.

— Знаете, Ирина Ивановна, что-то я не помню, чтобы вы хоть раз принесли девочкам не только шоколадку, но и куклу или даже просто помогли деньгами на одежду. Вам, видимо, неинтересно, как ваши внучки живут, чем они занимаются, чем интересуются. Разве я не права? 

Свекровь лишь вздохнула, пожала плечами и тихо ушла, оставив нас с девочками в тишине.

Так и продолжалось. Одна сторона семьи заботилась и поддерживала, а другая — словно совсем о нас забыла. Но с каждым днём я становилась сильнее ради своих девочек.

— Ты зря так на меня наезжаешь, милочка, — свекровь посмотрела на меня спокойно, словно предугадывая мою реакцию. — Мы обе прекрасно понимаем, что Вера и Ника — это твои дети. Ты сама решила их родить, вот тебе и заниматься их воспитанием и содержанием. Я только вышла на пенсию и хочу, наконец, пожить для себя. Я, знаешь ли, вдоволь наигралась с чужими детьми у соседей, и никто сейчас даже не помнит моего имени. Зачем мне снова ввязываться в это? 

Я едва удержалась, чтобы не повысить голос: 

— Но ведь Вера и Ника — ваши родные внучки, дочери вашего сына. Разве можно сравнивать их с чужими детьми? Они — ваша кровь! 

— Дети все одинаковые, — парировала она, пожимая плечами. — Шумят, мусорят, выводят из себя. Мне сейчас нужен покой и умиротворение, я ради этого даже от мяса отказалась и стала вегетарианкой. Да и, если ты забыла, я сына потеряла, никто не знает, где он. Я едва держусь, чтобы не сорваться и не наглотаться таблеток. 

На её слова о том, как она "едва держится", я только усмехнулась про себя. По её виду нельзя было сказать, что она хоть как-то переживает. Казалось, всё, что не касалось её самой, не имело для неё никакого значения. Я попыталась ещё раз надавить:

— Но мои дети — ваши внучки. И мне бы не помешала помощь, хотя бы минимальная.

Свекровь лишь холодно покачала головой:

— Я сама воспитывала своего сына, никому его не навешивала. Когда он болел, ночами сидела с ним в больнице, работала, всё сама — без всякой помощи. И прекрасно справилась. 
Я вздохнула, ощущая, что разговор ведёт в тупик. В последней попытке найти хотя бы тень понимания я осторожно спросила:

— Вы не хотите помочь мне хотя бы ради памяти о сыне? Ради Серёжи? 

В её взгляде промелькнуло что-то похожее на усмешку.

— Я ради его памяти осталась жива, а детские игры тут никак не помогут. Они его не вернут и ничего не изменят, — ответила она спокойно.

Мне стало ясно, что от неё помощи не дождёшься. Появилось даже желание запретить Вере и Нике видеться с ней. Но что бы сказал на это Серёжа? Вряд ли ему понравилось бы, если бы я закрыла двери для бабушки его дочерей, какой бы она ни была.

С трудом подавив обиду, я подумала, что, может, всё-таки выдержу всё это сама. Я нуждаюсь в поддержке, и в моральной, и в материальной, но свою маму нагружать слишком не хочу — она и так помогает, как может. А свекровь… как же мне достучаться до неё?