Свекровь постоянно напоминает, что ее сын взял меня с ребенком, поэтому я должна молиться на него каждый день

Я застегиваю кофту дочери, поправляя воротник, когда за спиной раздается знакомый щелчок каблуков. Даже не оборачиваюсь — знаю, что это она.  

— Опять в садик опаздываете? — Голос свекрови мягкий, но в нем, как всегда, нота упрека. — Если бы Саша не настоял, чтобы вы переехали к нам, ты бы одна с ребенком…  

— Справилась бы, — обрываю я, натягивая Варе шапку. Знаю, что грубо, но устала. Устала за три года.  

Она молчит, но я чувствую ее взгляд — тяжелый, будто гиря на плечах. Саша взял нас «с рук», как котенка из приюта. Об этом мне напоминают каждые выходные, когда она приезжает «проверить, как мужчина справляется с такой ношей».  

Вечером, за ужином, она снова начинает. Варит борщ, мой, кстати, рецепт, но разливает его в тарелки с таким видом, будто это благословение свыше.  

— Ты даже не представляешь, как ему тяжело, — говорит она, кладя ложку рядом с тарелкой Саши. — Работает без выходных, а домой приходит — тут ты с ребенком… Он святой человек. Молиться нужно на него, каждый день.  

Саша молчит, уткнувшись в тарелку. Не потому, что согласен, а потому что устал от ее монологов еще в детстве. Но сегодня что-то щелкает во мне. Может, потому что Варя, сидя на высоком стуле, повторяет за бабушкой: «Папа святой!», а я вдруг вижу ее в пятнадцать лет — с таким же преклонением перед мужчинами, которые «дают шанс».  

— Мама, — начинаю я. — Вы правы. Саша — хороший муж и отец. Но я не обуза, которую он подобрал. Мы выбрали друг друга.  

Саша поднимает глаза.  

— Это не он «взял» меня с ребенком. Это мы создали семью. Вместе. И я благодарна ему, но не за то, что он «терпит» нас. А за то, что любит.  

— Ты забываешь, в каком положении была! — Щеки свекрови розовеют. — Без работы, без жилья…  

— Без самоуважения? — перебиваю я. — Да, тогда мне было тяжело. Но я не попрошайка. Я отдала Саше столько же, сколько он мне: доверие, время, заботу. И если уж говорить о молитвах, — беру стакан воды, — то я каждый день благодарю судьбу за него. Но он — за меня тоже. Иначе мы не были бы семьей.  

Наступает тишина. Вара стучит ложкой по столу, а Саша вдруг кладет ладонь на мою. Тепло.  

— Мама, — говорит он тихо, но твердо. — Хватит. 

Свекровь смотрит на нас. Она привыкла быть жертвой — родила сына «без мужа», «всю жизнь положила». И, кажется, ждала, что я стану продолжением этой роли — вечной должницы.  

— Я… я просто хотела, чтобы ты ценила его, — бормочет она.  

— Я ценю. Но любовь — не товар, — отвечаю я, вставая. — И семья — не сделка.  

Позже, когда она уезжает, Саша обнимает меня у порога:  

— Ты знаешь, я сегодня впервые понял, почему люблю тебя.  

— Почему? — спрашиваю, прижимаясь к его плечу.  

— Ты не боишься ставить точки. Даже там, где я годами ставил запятые.  

Мы смеемся, а Варя крутится вокруг нас, требуя «тискать маму». И я ловлю себя на мысли, что свекровь, наверное, тоже когда-то мечтала о таком — о доме, где не надо напоминать о долгах. Где любовь — просто есть.