Свекровь пожалела, что свела моего мужа с дочкой подруги, но только было уже поздно

Я до сих пор помню, как впервые увидела Римму Петровну. Она стояла на пороге нашей с Антоном квартиры, в пальто с меховым воротником, и ее взгляд скользнул по мне, будто по случайной соринке. «Ты же понимаешь, я хотела как лучше», — сказала она позже, когда все рухнуло. 

История началась за два года до этого, на дне рождения той самой «дочки подруги». Антон, тогда еще просто коллега по работе, пригласил меня составить компанию. 

— Мама настаивает, чтобы я сходил. Говорит, Лиза — идеальная пара, — усмехнулся он, завязывая галстук. Я помогла ему, и наши пальцы ненадолго соприкоснулись. Кажется, именно тогда что-то вспыхнуло.

Лиза встретила нас в платье, похожем на облако сахарной ваты. Антон шутил, Лиза бросала на него взгляды из-под ресниц, а я молчала. Когда Лиза «случайно» пролила красное вино на мою блузку, Антон первым подал мне салфетку. Его взгляд тогда был теплым и... виноватым?

— Она тебе не пара, — объявила Римма Петровна через месяц, застав нас целующимися в комнате. Но Антон, всегда такой покладистый, впервые взбунтовался. Свадьбу сыграли скромную, без Лизы. Ее фотография в золотой рамке продолжала улыбаться с камина в гостиной свекрови.

Все изменилось, когда Лиза вернулась из Парижа. Разведенная, с манерами оперной дивы и внезапным интересом к «старым друзьям». Римма Петровна светилась, устраивая «случайные» встречи: «Антоша, помоги Лизе выбрать диван!», «Сынок, проводи Лизу до автосервиса!». 

Однажды Лиза пришла ко мне в офис: 

— Ты действительно думаешь, он женился на тебе по любви? Это просто бунт против мамочки. 

Я лишь улыбнулась: 

— Спасибо, что напомнила. Наш общий бунт — самое романтичное, что со мной случалось.

Той осенью Антон признался. Слова давались ему тяжело: «Одна ночь. Больше не повторится». Он говорил о «слабости», «давлении матери», но я смотрела на его руки — те самые, что когда-то распутывали узел моего страха. 

— Уходи, — сказала я еле слышно. Он попытался обнять, но я не позволила, прижимая к груди спящую дочь. 

Потом пришла Римма Петровна. Она разрыдалась, сжимая мою руку: 

— Я думала, он поймет... Что Лиза... Она же...  

Голос ее сорвался, открывая еще одну правду: Лиза не могла иметь детей. А я, «неподходящая невестка», уже родила ей внука. 

— Прости, — повторяла она. 

Слишком поздно. Лиза исчезла, оставив след из битых бокалов и пустых обещаний. 

Антон пока живет в гостиной. Его вещи медленно мигрируют в картонные коробки. По утрам он приносит кофе, ставит кружку у моей двери и уходит, не стуча. Иногда я нахожу игрушки для Софии — куклы в платьях, которых я никогда не купила бы. Возможно, это его способ сказать «прости». Но я научилась молчать. 

Римма Петровна приходит каждое воскресенье. Ее пальцы, когда-то холодные и властные, теперь дрожат, завязывая бант на чепчике внучки. «Она так похожа на тебя», — говорит она. Я киваю, зная, что это не комплимент, а белый флаг. 

Вчера она принесла альбом с Антоном в детстве. 

— Посмотри, каким он был... — начала она, но я закрыла обложку. 

— Он не вернется, — сказала я ровно, укачивая Софию. — Даже если бы вы умоляли. 

Она заплакала тогда — не театрально, как раньше, а тихо, по-старушечьи. Я не стала ее утешать. Пусть чувствует вес каждого своего слова, каждого навязанного «лучшего» решения.