Свекровь решила открыть мне глаза на измену мужа, только не знала, что я уже подала документы на развод

Дождь стучал по подоконнику моей маленькой квартиры-студии, такой же серый и нудный, как последние полгода моей жизни. Я сидела, укутавшись в плед. Внутри было пусто, но спокойно. Решение принято. Документы ушли сегодня утром. 

Зазвонил телефон. «Свекровь». Вздохнула. Светлана Петровна звонила редко, обычно по делу, но с каким-то вечным подтекстом недовольства. 

— Алло? 

— Аня, это я, — взволнованно произнесла она. — Тебе срочно нужно приехать. Сейчас же. Не могу говорить по телефону. Это очень важно. Про него. 

«Про него». Сердце, казалось, должно было екнуть, но оно лишь лениво перекатилось. Я уже знала всё, что можно было знать о «нем» – о моем муже, Дмитрии. Знание это пришло с болью, нотами в телефоне, запахом чужих духов и окончательно оформилось в заявление о расторжении брака. 

— Светлана Петровна, я не уверена, что сейчас… 

— Нет, Аня! — она почти крикнула. — Ты обязана приехать! Я не могу молчать! Это предательство! Ты должна знать правду! Сейчас же садись в такси и приезжай! Я жду! 

Она бросила трубку. Я посмотрела на дождь за окном, на коробку с чаем на столе, на пустой диван. Что ж. Пусть будет последний акт этой пошлой драмы. Надев джинсы и свитер, я вызвала такси. 

Светлана Петровна встретила меня у двери, бледная, с лихорадочно блестящими глазами. Ее руки дрожали, когда она схватила меня за запястье и потащила в гостиную. 

— Садись, — приказала она, усаживая меня в жесткое кресло. Сама замерла напротив, не в силах усидеть, переминаясь с ноги на ногу. — Я долго молчала. Очень долго. Но совесть… моя материнская совесть… — она сделала паузу для драматизма, прижимая руку к груди. — Она не позволяет мне дальше закрывать на это глаза! Дмитрий… мой сын… он… — голос ее сорвался на шепот, полный ужаса и праведного гнева, — он тебе изменяет! 

Она выпалила это, как обвинительный приговор, и замерла, жадно ловя мою реакцию. Ждала слез, истерики, вопросов. Я просто смотрела на нее. Спокойно. Пустота внутри не колыхнулась. 

— Я знаю, Светлана Петровна, — сказала я тихо. Голос звучал ровно, без тени волнения. 

Она отпрянула, как от удара. Ее глаза округлились от изумления. 

— Что? Как… как ты знаешь? Кто тебе сказал? — она зашипела, оглядываясь, словно боясь подслушивающих. 

— Никто не сказал. Я же не слепая, — пояснила я. Мне вдруг стало смешно. Вся ее патетика, вся эта спецоперация по «открыванию глаз» разбивалась о мое ледяное спокойствие. 

— Но… но ты… — она растерянно заморгала, пытаясь перестроиться. — Почему молчала? Почему терпишь? Как ты можешь?! 

— Я не терплю, — ответила я, медленно вставая. Пусть это станет для нее таким же холодным душем, каким когда-то стало для меня известие об измене. — Я подала документы на развод. Сегодня утром. 

Дождь за окном внезапно стих. Светлана Петровна стояла, как громом пораженная. Весь ее пафос, вся жажда быть спасительницей и праведным судьей испарились. Лицо ее побледнело еще больше, рот открылся, но звука не последовало. Она смотрела на меня непонимающим, почти испуганным взглядом. Героиня ее мелодрамы вдруг вышла из роли и переписала сценарий. 

— Документы… на развод? — наконец прошептала она, словно не веря. 

— Да, — кивнула я, подходя к двери. — Так что ваше беспокойство, хоть и запоздалое, было излишним. Спасибо за… заботу. Доброго вечера. 

Я вышла, не оглядываясь. За дверью услышала лишь глухой стук – наверное, она опустилась на стул. На улице дождь снова усилился, но он уже не казался таким унылым. Он смывал последние капли прошлого. Я шла по мокрому асфальту, и пустота внутри потихоньку начинала заполняться легким, почти невесомым чувством свободы. Глаза были открыты уже давно. И теперь они смотрели только вперед.