Свекровь решила уйти от мужа, узнав о его похождениях, и приехала с вещами к нам

Звонок в дверь прозвучал как выстрел. Я даже вздрогнула. На часах — восемь, муж задерживался на работе, дети делали уроки в комнате. Кто это мог быть?  

За дверью стояла свекровь. Не та Раиса Петровна, что всегда держала спину прямой, а сгорбленная женщина с двумя чемоданами. Ее седые волосы были собраны небрежно, тени на веках размазаны.  

— Можно войти? — спросила она еле слышно.  

Я молча отступила. Чемоданы громыхнули о порог, будто привезли не вещи, а осколки чьей-то жизни.  

— Он... — Она замерла в прихожей, сжимая ручку сумки. — Он опять. В третий раз.  

Больше объяснений не потребовалось. Свекр, Владимир Иванович, давно славился «гуляньями». Раньше свекровь закрывала глаза, оправдываясь: «Мужчины такие, им простительно». Теперь она стояла здесь, в моей прихожей, и в ее глазах горел не стыд, а ярость.  

— Мама, садись, — я потянулась обнять ее, но она отпрянула.  

— Не надо жалости. Просто... дай переночевать. Завтра найду квартиру.  

Она говорила твердо, но руки дрожали, когда снимала пальто. Я повела ее в гостевую комнату, ту самую, где она иногда ночевала. Тогда она критиковала мой ремонт, а сейчас молча села на кровать, уставившись в стену.  

— Дети... — начала я.  

— Не говори им правду, — перебила она. — Скажи, что дедушка в командировке.  

Вечером пришел Андрей. Увидев мамины туфли у двери, он замер, будто наткнулся на гранату.  

— Она ушла? — прошептал он, и я кивнула.  

Его лицо выражало страх. Как будто он, сорокалетний, снова стал тем мальчишкой, который прятал от отца дневник с двойкой.  

— Ты поговори с ней, — попросил он, не снимая пальто. — Папа... он не переживет.  

Но свекровь уже стояла в дверях. При свете лампы я заметила, как похудело ее лицо.  

— Не защищай его, — сказала она сыну тихо. — Тридцать лет я молчала. Тридцать лет он смеялся, что я «счастливица», пока его любовницы звонили по нашему домашнему телефону. Знаешь, что сегодня меня добило? Он попросил купить… — она сделала шаг вперед, — билеты в театр. На двоих. Думала, наконец-то для меня... А вечером нашла в кармане его пиджака чек из ювелирного. Кольцо. Мой размер он не знает.  

Андрей опустил голову. Я впервые видела, как он стыдится за другого.  

Ночью я принесла ей травяной чай — как она любит. Застала за странным занятием: она выкладывала на тумбочку фотографии. Свадьба 1983-го, Андрей в первом классе, их поездка на Байкал...  

— Зачем? — спросила я.  

— Чтобы помнить, — она ткнула пальцем в молодое лицо на пожелтевшем снимке. — Вот я, которая верила, что терпение лечит. А это — я сегодняшняя. Они не должны встречаться.  

Утром она объявила, что остается. Не на неделю, а «пока не решу, что делать дальше». Андрей возмутился: «Мама, ты с ума сошла! Вдруг папа...»  

— Если он умрет от того, что я перестала быть ковриком, — перебила она, намазывая масло на тост, — значит, так тому и быть.  

Дети обрадовались: бабушка теперь печет блинчики каждое утро и помогает с уроками. Только по ночам я слышу, как она тихо плачет.  

Сегодня утром, за кофе, она вдруг сказала:  

— Знаешь, почему приехала именно к вам? Потому что ты единственная, кто не спросила: «А может, ты сама виновата?»  

И я поняла — эта хрупкая женщина с чемоданами научила меня большему, чем за все годы знакомства. Иногда громкий хлопок дверью — начало, а не конец.