Свекровь сказала мне, что внуки ее раздражают, но при своем сыне она делает вид, что рада им

Я всегда знала, что Галина Ивановна — актриса. Но только в тот день поняла, насколько талантливая.  

Мы сидели на кухне, пока Алексей выносил мусор. Его мать, улыбаясь во все тридцать два зуба, только что закончила рассказ о том, как Миша похож на него в детстве. «Прямо копия!» — восторгалась она, гладя внука по голове. Мой пятилетний сын, довольный, прижимался к ее плечу, а я мысленно готовилась к спектаклю. Знала, что стоит Алексею выйти за порог, как декорации рухнут.  

— Алёна, чайку не хочешь? — Галина Ивановна поднялась, поправляя безупречно гладкую блузку.  

— Спасибо, сама налью.  

Она кивнула, не стала настаивать. Вместо этого взгляд ее скользнул к Алине, которая, сидя на полу, усердно рисовала каракули в альбоме.  

— И зачем ты ей разрешаешь пачкать бумагу? — ее голос стал резким. — В наше время дети в три года уже стихи учили.  

Моя дочь подняла на меня испуганные глаза. Всего минуту назад эта женщина восхищалась «творческими задатками» Алины.  

— Она всего лишь играет, — проговорила я.  

— Играет… — пробормотала Галина Ивановна, ставя чайник. — Алексей в ее годы уже буквы складывал. А твои… — Она обернулась, и я увидела в ее взгляде то самое раздражение, которое она так мастерски прятала при сыне. — Они будто с цепи сорвались. Кричат, бегают. Ты хоть иногда их воспитываешь?  

Я привыкла к ее колкостям, но сегодня они резанули больнее обычного. Возможно, потому, что Миша, услышав тон бабушки, отодвинулся от нее и притих.  

— Галина Ивановна, — начала я, чувствуя, что могу сорваться, — если они вас раздражают, зачем вы каждую неделю приезжаете?  

Она замерла, держа в руках чайную ложку, будто это оружие.  

— Чтобы Алексей не забыл, что у него есть мать, — подчеркивала каждое слово. — А то вы тут в своей «идеальной семье» заигрались.  

Дверь захлопнулась — Алексей вернулся. Галина Ивановна мгновенно преобразилась: плечи расправились, и она залепетала тонким, сладким голосом:  

— Алинка, солнышко, покажи бабушке, что ты нарисовала! Ой, какая красота! У нас, наверное, художница растет!  

Дочь, забыв про недавний испуг, радостно подбежала к ней. 

Позже, когда дети уснули, а Галина Ивановна уехала, я попыталась заговорить.  

— Лёш, твоя мать сегодня опять… — начала я, но он прервал меня поцелуем в лоб.  

— Она обожает детей, я же вижу. Ты слишком серьезно все воспринимаешь.  

Он ушел в ванную, насвистывая. Я осталась стоять посреди комнаты. Как объяснить, что его мать — это два разных человека? Один — при нем, другой — при мне. И второй ненавидит все, что связано с нами.  

На следующее утро Галина Ивановна прислала сообщение: «Заезжайте в выходной». Алексей тут же ответил согласием. 

Но в этот раз я решила не молчать. Воскресным утром, пока Алексей парковал машину, я задержалась с детьми у подъезда.  

— Слушайте внимательно, — присела я, глядя в их серьезные лица. — Бабушка… иногда говорит неприятные вещи. Если вам что-то не понравится, вы сразу говорите мне. И папе. Хорошо?  

— Она злая? — спросил Миша, сморщив нос.  

— Нет. Просто… иногда люди боятся показать, какие они на самом деле.  
Алина, не вникая в смысл, кивнула. 

Когда Галина Ивановна, как всегда, начала свой спектакль — восторги, объятия, громкие поцелуи — я поймала ее взгляд и тихо, но четко сказала:  

— Дети все понимают. Даже то, что вы играете.  

Она замерла. Алексей, нарезавший на кухне хлеб, ничего не услышал. Зато в этот раз, когда муж вышел в магазин за сметаной, она молчала. 

Я не знаю, что будет дальше. Но теперь мои дети знают: их чувства важнее чьих-то ролей. И я готова повторить это хоть тысячу раз — ей, Алексею, всему миру. Лишь бы они не научились лицемерию.