Ты не заменишь мне маму! Никогда! — закричал он в слезах, а в глазах была ненависть ко всему миру

Я расправляла одеяло, которое он скинул на пол. В комнате пахло краской от недоделанного макета корабля — его школьный проект, который мы начали неделю назад. Артём стоял у окна, спиной ко мне, сжимая в руках фотографию. Ту самую, где он в шесть лет обнимает маму на пляже.  

— Пора спать, — сказала я мягко. — Завтра рано вставать.  

Он резко обернулся. Его лицо, еще детское, но уже с острыми чертами, исказилось от боли.  

— Отстань! Ты не имеешь права здесь командовать!  

Я вдохнула глубже. Так было каждый раз, когда я пересекала невидимую границу между «гостей» и «мамой». Мы с его отцом поженились полгода назад, после двух лет осторожных встреч. Сергей говорил: «Дай ему время». Но время, казалось, только копило в Артеме злость.  

— Я просто хочу помочь, — проговорила я, убирая со стола крошки от печенья. Его перекус, который он так и не доел.  

— Помочь? — он фыркнул, швырнув фотографию на тумбочку. — Ты хочешь занять ее место!  

Я сжала ладонями край простыни, чтобы руки не дрожали. Его мама умерла три года назад. Рак. Сергей показывал мне ее фото: улыбчивая, с такими же, как у него, ямочками на щеках. Я не пыталась быть ей. Я просто хотела, чтобы в этом доме стало чуть легче дышать.  

— Артём, я не…  

— Ты не заменишь мне маму! Никогда! — закричал он вдруг, и заплакал. Схватил подушку и швырнул ее в стену. — Убирайся! Ненавижу тебя! Ненавижу всех!  

В его глазах была не просто злость, а вселенская ненависть. К отцу за то, что «предал». Ко мне за то, что живу. К себе за то, что не может забыть. Я встала, чувствуя, как комок подступает к горлу.  

— Хорошо, — прошептала я. — Я уйду. Но если захочешь поговорить…  

— Никогда не захочу!  

Я закрыла дверь его комнаты и прислонилась к стене в коридоре. Сергей был в командировке. Опять. «Он должен сам справиться», — говорил он. Легко говорить, когда ты не видишь, как твой сын разбивает чашки об пол, лишь бы я не мыла за ним посуду.  

Раньше я думала, что справлюсь. Готовила его любимые блинчики, покупала кроссовки, как у одноклассников, молча убирала обидные надписи на зеркале в ванной («Ты чужая!»). Но чем больше я старалась, тем сильнее он отталкивал.  

На кухне я налила себе холодной воды. Руки всё еще тряслись. «Может, он прав? — подумала я. — Может, я лезу не в свое дело?». Но тогда что? Уйти? Оставить его одного в этой пустой квартире с его горем?  

Вдруг из комнаты донесся приглушенный всхлип. Я замерла. Он плакал. Тихо, как будто стыдясь даже стен. Я сделала шаг к его двери, потом остановилась. Нет. Сейчас он не примет утешения. Не от меня.  

Я села на пол в коридоре, обхватив колени. Вспомнила, как впервые увидела Артема: он тогда молча взял из моих рук коробку с пиццей, даже не посмотрев в глаза. «Спасибо», — пробормотал, как будто слова резали горло. Тогда я еще верила, что лед растает.  

Утром я разбудила его в школу. Как обычно, он прошел мимо меня, не позавтракав. Но когда вернулся вечером, на столе стояли его любимые сырники. Я не стала звать его, просто оставила тарелку рядом с микроволновкой.  

Он съел их в своей комнате. Потом вышел, неся пустую чашку из-под чая. Поставил в раковину и, не глядя на меня, пробормотал:  

— Спасибо.  

Это было не «прости». Даже не «я стараюсь». Всего лишь «спасибо». Но я поняла: возможно, нам не нужно быть семьей. Достаточно просто перестать быть врагами.  

Я кивнула, делая вид, что протираю стол. А он вернулся к своему кораблю. Через час я услышала, как он возится с клеем.  

— Нужна помощь? — спросила я из-за двери.  

Пауза.  

— Не знаю, — глухо ответил он.  

Я вошла. Он не стал кричать. Мы молча склеивали палубу. Его пальцы дрожали, но он не отодвинулся, когда я подала ему кисть.  

Возможно, я никогда не заменю ему маму. И не должна. Но сегодня мы склеили корабль. Завтра, может быть, склеим что-то еще.