– У нас теперь нет денег на первый взнос по ипотеке, – озадаченно произнес муж перед запланированным походом в банк

Наступил тот самый день, когда мы должны были подписать документы на квартиру. Наш угол, наш первый общий дом после семи лет съемных «клетушек». Рука сама потянулась к конверту в ящике комода — толстому, с цифрами, которые мы месяцами выводили на листочке. Конверт был пуст.  

— У нас теперь нет денег на первый взнос по ипотеке, — сказал муж.  

Он стоял в дверях, не снимая кроссовок, в которых всегда ходил на работу. В руках мял кепку. Я повернулась медленно, словно боялась, что движение разобьет хрупкую тишину.  

— Повтори.  

— Я потратил их.  

Стены вдруг поплыли. Я схватилась за подоконник.  

— Когда?  

— Вчера. Ночью.  

Он говорил, глядя в пол, будто слова падали между нами, как камни.  

— На что?  

Мы три года копили: брали подработки, отказывались от кино, новой обуви, кафе... «Потерпим, — говорил он, целуя макушку. — Скоро будет наш дом».  

— Ты помнишь Серегу? — спросил он после паузы.  

Серега — его друг детства, спившийся после гибели жены. Месяц назад он звонил, просил в долг на операцию сыну. Мы отказали.  

— Ты отдал ему все? — прошептала я.  
Он кивнул.  

— У мальчика был последний шанс. Клиника в Германии... Серега умолял. Я не смог...  

Я представила этого ребенка — худенького, с глазами как у плюшевого мишки. Но тут же всплыли другие картины: Серега, разбивающий бутылку о стену подъезда в прошлом году; его дрожащие руки, выпрашивающие «хоть сотку» у Максима в день зарплаты.  

— Ты отдал наши «три года» человеку, который пропивает даже детские пособия? — голос перешел в крик.  

Максим вздрогнул. Впервые за восемь лет брака я кричала на него.  

— Он клялся, что вернет! Через неделю получит компенсацию за аварию...  

— И ты поверил?!  

Он шагнул ко мне.  

— Прости. Я... думал, успею занять где-то и вернуть до утра. 

Слезы текли по моему лицу солеными дорожками, попадая в уголки губ. 

— Знаешь, что самое обидное? — выдохнула я, вытирая лицо рукавом. — Ты даже не спросил меня.  

Он поднял глаза. В них читался ужас человека, внезапно осознавшего глубину падения.  

— Я боялся, что ты откажешь.  

— А теперь у нас нет ни денег, ни квартиры, ни... — голос снова дрогнул.  

— Ни доверия? — тихо закончил он.  

Я закрыла лицо руками. 

— Что будем делать? — спросил он после долгого молчания.  

— Начинать сначала, — сказала я неожиданно для себя. — Но с одного условия.  

Он замер.  

— Больше никаких тайн. Никаких благородных порывов за моей спиной. Даже если речь о жизни ребенка.  

— Клянусь, — он произнес это так серьезно, будто мы снова стояли у алтаря.  

— И... — я глубоко вдохнула, — сегодня вечером едем к Сереге. Вместе. Узнаем, где мальчик, в какой клинике. Если это правда... может, возьмем кредит.  

Он заплакал. Впервые за все годы. Медленно, по-мужски нелепо, вытирая кулаком щеки.  

Через час мы сидели в электричке, мчавшейся в пригород. Серега встретил нас на пороге обшарпанной хрущевки, пахнущей лекарствами и безысходностью. Когда он протянул медицинские документы с печатями немецкой клиники, я поняла: Максим не врал о главном.  

Дом мы купили через год и два месяца. Однушку в панельной пятиэтажке, где из окна виден завод, а не парк, как мечталось. Но когда вечером муж обнимает меня на кухне размером с лифт, шепча «спасибо», я знаю — фундамент у этого дома крепче бетонных плит.