Ухожу вместе с дочкой ночевать к матери, чтобы не видеть пьяного мужа

Дождь стучал по подоконнику, когда я вставляла ключ в дверь материнской квартиры. Руки дрожали, будто я совершала преступление.

— Ты опять здесь? — Мама стояла в дверях кухни, в фартуке, пахнущем корицей. Ее голос звучал мягко, но в глазах читался упрек. Не мне, а миру.

— Он... сегодня особенно сильно напился, — выдохнула я, сбрасывая мокрый плащ. — Опять кричал на Лизу за разлитый сок.

— Ребенку два года, Кать. Это не нормально. — Мама подошла, обняла меня так крепко, что захрустели ребра. Ее духи, «Красная Москва», смешались с запахом пирога. Я закрыла глаза, пытаясь забыть другой запах — перегара и дешевой водки.

Телефон зажужжал в сумке. Сердце упало в пятки.

— Кать... — его голос, хриплый, пьяные паузы между словами. — Где ты... черт возьми?

— У мамы. Лиза спит, не кричи.

— Ты... всегда у нее! Я же... извинился утром! — Он закашлялся, в трубке грохнуло что-то тяжелое. Может, он упал. Старая привычка — представлять его лежащим на полу, синим, бездыханным. И ненавидеть себя за то, что все равно испугалась бы.

— Завтра вернусь, — сказала я монотонно. — Протрезвей.

— Сколько можно? — спросила она, наливая чай в кружку с ромашками. — Ты же умница, красавица. Вон, начальником стала. А терпишь это...

— Он не всегда такой. Помнишь, как на юбилей тебя цветы принес? — Голос дрогнул.

— Помню. А еще помню, как на следующий день ты пришла с синяком под глазом. «Дверью задела», — сказала. — Мама села напротив, ее руки сжимали кружку. — Любовь не должна быть ранящей, дочка.

Лиза кряхтела во сне на диване, укрытая бабушкиным пледом. Я смотрела на ее ресницы, точь-в-точь как у Сергея. Первые месяцы он был нежным — приносил завтрак в постель, носил на руках, когда я уставала. Потом начались «трудные дни» на работе. Потом первая рюмка «для храбрости». Потом...

— Мам, — я обхватила колени, — а если я уйду, и он...

— Убьет себя? — Мама закончила за меня. — Или убьет тебя? Ты уже не отвечаешь за него. Только за себя и Лизу.

— Сергей, — сказала она ледяным тоном, — если ты еще раз позвонишь ночью, я позвоню в полицию. И да, пирог у нас яблочный. Твой любимый. — Она положила трубку и отключила устройство.

Мы молча ели десерт, а дождь за окном стихал. Лиза во сне засмеялась — наверное, ей снились бабушкины сказки.

— Останешься завтра? — спросила мама, собирая тарелки.

Я кивнула. Завтра. Послезавтра. Пока не найду силы выбрать между запахом корицы и запахом водки.

Но когда свет погас, я все равно шептала в темноту:
— Прости, Сергей. Прости, что не могу тебя спасти.

А потом добавила:
— И прости, что хочу спасти себя.