Возьми мою дочку на воспитание, — попросила свекровь. — Я только тебе могу её доверить

Свекровь родила Алину в сорок пять. Позднее материнство стало для неё не испытанием, а откровенной радостью. Я помню, как она смеялась, качая коляску, как её глаза блестели, когда Алина впервые сказала «мама». Свекор же, напротив, совсем не участвовал в воспитании — ещё до рождения дочки он увёл разговоры в сторону: «Ты же сама хотела, вот и нянчись». 

Мы с Денисом поженились через год после появления девочки, и всё это время я наблюдала странный контраст: свекровь, светившаяся от счастья, и её муж, исчезавший в гараже или у телевизора при первом писке ребёнка. Я не вмешивалась, но по выходным забирала Алину к себе — водила на карусели, покупала яркие заколки. Девочка называла меня «тётя Катя», а я ловила себя на мысли, что эти прогулки стали для меня тихим бегством от мыслей о своём бездетном браке.  

Три месяца назад свекровь начала терять вес. Врачи нашли опухоль, неоперабельную. «Год, максимум», — сказал онколог. После диагноза я стала приходить к ним сама — привозила супы, переставляла лекарства на полке, пока свекровь, укутанная в плед, пыталась улыбаться сквозь боль. Алина часто забивалась в угол комнаты, выводя на бумаге чёрные зигзаги. «Давай возьмём розовый?» — предлагала я, но она лишь качала головой.

Потом девочка начала приходить ко мне сама. Тихо стучала в дверь после школы, оставляла рюкзак у порога и молча садилась на кухне, будто искала убежища. В её глазах застыло что-то тяжёлое, взрослое — словно за два месяца она прожила десять лет.

А сегодня пришла свекровь. Последний раз я видела её у них дома: тогда она ещё могла ходить без трости. Теперь же она стояла на пороге, вцепившись в резную ручку трости, с платком, сползающим с жёлтой от болезни кожи. Она прошла в комнату, опустилась на диван и, не дав мне вставить ни слова, выдохнула:

— Возьми Алину.  

Я ждала просьб о деньгах, о лекарствах, но не этого.  

— Вы же знаете, у нас с Денисом… — начала я, но она перебила:  

— Денис — эгоист. Он даже к матери в больницу не пришёл. А ты… — её голос дрогнул, — ты научила Алину завязывать шнурки.  

Девочка в тот день плакала из-за сломанной куклы, а свекровь кричала, что «слезы — для слабаков». Я просто взяла её на колени, показала, как делать бантик. Мелочь, которую она запомнила.  

— Я оформлю опекунство, — продолжила она, вытаскивая из сумочки папку с документами. — Квартиру продам, деньги переведу тебе. Только не отдавай её в детдом.  

Я смотрела на синие печати, на фотографию Алины в углу заявления. Восемь лет — возраст, когда уже помнишь потерю.  

— Почему я? — спросила.  

— Потому что только тебе могу ее доверить, ты справишься.   

Вечером я сидела на кухне, слушая, как Денис матерится в телефон. «Сумасшедшая старуха! Нам своих детей заводить надо, а не с чужими возиться!». Алина в это время спала в гостевой комнате, прижав к груди ту самую куклу. Я починила её год назад.  

Сейчас, глядя на её спокойное лицо, я думаю о том, как это — стать матерью в один день. Не по желанию, не по ошибке, а потому, что иначе нельзя. Свекровь доверила мне не ребёнка, а шанс стать значимой в чьей-то жизни.  

Завтра я подпишу бумаги. А потом научу Алину рисовать радугу.