Впервые в жизни попросила у сына денег в долг, а он потребовал расписку

Я разглядывала квитанцию за свет – цифры пугали. Ремонт холодильника, внезапный визит к стоматологу… Накопилось. Пенсия, как тоненький ручеек, давно не справлялась с напором житейских нужд. И впервые в жизни мысль, острая и унизительная, пронзила меня: попросить у своего же сына. 

Сергей пришел вечером, усталый, пахнущий городом и дорогим одеколоном. Его телефон, последняя модель, лежал на столе, как символ его успешной, далекой от моих кухонных тревог жизни. Я налила ему чаю. 

— Сереженька, — начала я. — У меня тут… небольшая заминка. Совсем немного нужно, до пенсии. Больше не к кому обратиться… 

Он поднял глаза от телефона, взгляд деловой, оценивающий. 

— Сколько, мам? 

— Десять тысяч. Верну, как только получу, честное слово, — заверила я, чувствуя, как жарко стало в кухне. 

Сергей достал дорогой кошелек. Вытащил две хрустящие пятитысячные купюры. Положил их на стол. И тут же… достал шариковую ручку и небольшой блокнот в кожаном переплете. 

— Напишешь расписку, мама? — спросил он ровным, лишенным эмоций тоном. — Так, на всякий случай. Формальность. 

У меня перехватило дыхание. Я смотрела на эти деньги, на ручку, на его спокойное, ожидающее лицо. 

— Сынок… — прошептала я. — Да я же тебе… родная мать. Мы же с тобой… 

— Мам, — он мягко, но твердо перебил. — Это не вопрос доверия. Просто деловая привычка. Ко всем, без исключений. Так надежнее. Укажи дату, сумму и когда вернешь. 

Ко всем. Без исключений. Эти слова ударили сильнее, чем требование расписки. Я почувствовала себя не матерью, а каким-то ненадежным контрагентом. Стыд и обида поднялись комом к горлу. 

— Хорошо, — сказала я тихо. Взяла дрожащей рукой ручку. Бумага в блокноте была гладкая, дорогая. Я вывела: «Я, ФИО, заняла у сына, ФИО, 10 000 (десять тысяч) рублей…» Каждая буква давалась с усилием. Поставила дату. Расписалась. Отодвинула блокнот. 

— Спасибо, — он аккуратно оторвал листок, сложил его, сунул в кошелек. Деньги остались лежать на столе. — Не задерживай, ладно? У меня там кредитка подходит к лимиту. 

Он допил чай, завел разговор о погоде. Я отвечала автоматически, глядя мимо него, на старую фотографию на холодильнике, где он, пятилетний, смеялся, облепленный бабочками. Те деньги на столе жгли глаза. Я не притронулась к ним, пока он не ушел. 

На следующий день я пошла к Анне Петровне, соседке. Попросила у нее взаймы. Старушка, живущая на пенсию еще скромнее моей, даже бровью не повела, полезла в заначку. 

— Бери, Галя, бери, сколько надо! О чем речь! — И ни слова о расписке. Ее глаза были теплыми и понимающими. 

Через неделю, получив пенсию, я отнесла Анне Петровне ее деньги и банку своего лучшего абрикосового варенья «в благодарность». А потом поехала к Сергею. Он был дома, удивленно поднял брови. 

— Мам? Что так рано? 

Я молча вынула из сумки десять тысяч. Те самые, его хрустящие купюры. Положила их на тумбу в прихожей, рядом с его ключами от новой иномарки. 

— Что это? — он нахмурился.

— Возвращаю долг. В полном объеме и без задержек, — сказала я спокойно. В моем голосе не было ни обиды, ни упрека. Только ледяная, окончательная ясность. — Формальность соблюдена. 

Я повернулась и пошла к двери. 

— Мам, подожди… — его голос сорвался. 

Я остановилась на пороге, не оборачиваясь. 

— В следующий раз, сынок, — сказала я тихо, — если тебе вдруг понадобится что-то… ну, не материальное… помни: у меня тоже есть свои условия. И свои расписки. 

Я вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Шла под моросящим дождем, и на душе было пусто, холодно и… спокойно. Теперь я точно знала цену его «надежности». И знала, что звонок с просьбой приехать посидеть с внуком, если он когда-нибудь случится, будет для меня уже не тем звонком, который я буду ждать.