Зачем учиться? В жизни это не пригодится, — золовка лезет со своими советами к моей дочери

Когда я в восемнадцать родила Софию, золовка Катя подарила нам пачку памперсов и сказала: «Теперь твоё образование — в помойке». Она бросила институт ради замужества, растила детей, пока муж строил бизнес. Сейчас у неё дом в элитном посёлке и фраза «женщине мозги не нужны» как жизненное кредо.  

Сегодня своей «мудростью» она достаёт мою дочь.  
— Зачем тебе интегралы? — Катя щёлкает по учебнику Софии. — Вышла бы замуж, как моя Алина. В семнадцать родила, в двадцать — Mercedes.  

София смотрит на неё, сжимая ручку. Я знаю этот взгляд: пять лет назад, когда я разводилась с её отцом, Катя принесла мне брошюру «Как сохранить семью любой ценой». Тогда я не сдержалась, крикнула: «Лучшая цена — это самоуважение!». Теперь молчу. Потому что София должна сама ответить.  
Но она молчит.  

Моя мать умерла, когда мне было шесть. Отец женился на женщине, которая считала, что книги портят зрение. В шестнадцать я сбежала из дома. Ночные смены на фабрике, общежитие с тараканами, заочная математика. Выучилась, потому что цифры не предавали: два плюс два всегда четыре, даже если за окном — пьяные крики и разбитые бутылки.  

Катя называет это «комплексом беднячки». Говорит, я «заражаю» Софию страхами. Но я не боюсь нищеты. Я боюсь беспомощности.  
— Тётя, а если муж бросит? — вдруг спрашивает София. Катя застывает с бокалом вина.  
— Умная девушка не допустит, — театрально смеётся она.  
— А если умрёт? Или ударит? Или просто станет скучно?  

Я вижу, как Катя напрягается — будто София сорвала с неё розовый парик, под которым седина и шрам от мужа, бросившего её через десять лет брака.  
— Учёба не гарантирует счастья, — бросает Катя и уходит, громко хлопнув дверью.  

Вечером София спрашивает у меня:  
— Она права? Я трачу время?  

Глаза дочери — точь-в-точь мои в её возрасте. Только у меня слёзы были от голода, у неё — от страха ошибиться.  

— Знаешь, почему я работаю в страховой компании? — спрашиваю я. — Потому что там ценили мой диплом. Когда твой отец ушёл к двадцатилетней секретарше, я могла платить за квартиру. Когда ты попала в больницу — выбрать лучшего врача.  
— Но Катя...  
— Катя боится, что ты станешь сильнее её.  

На следующий день мы едем в торговый центр. У кафе видим Алину, дочку Кати. Она кормит грудью ребёнка, второй спит в коляске. Под глазами — фиолетовые круги.  
— Мечтала стать ветеринаром, — шепчет София.  

Алина замечает нас, машет. Говорит, что муж запрещает ей работать: «Дома чище будет». Когда она отворачивается, чтобы поднять соску, я вижу жёлтый синяк под воротником.  

Сегодня София принесла из школы грамоту за олимпиаду по физике. Катя прислала голосовое: «Лучше бы тортик испекла!». Дочь ставит телефон на стол, включает запись. Мы слушаем трижды, потом смеёмся до слёз.  
— Знаешь, почему смеёмся? — спрашиваю я.  
— Потому что она несчастна?  
— Нет. Потому что у нас есть выбор — слушать её или нет.  

Вчера София сказала: «Хочу изучать нейробиологию». Я не спросила «зачем». Просто купила глобус и повесила над её столом. Пусть видит, как велик мир за пределами Катиных догм.  

Образование не даёт ответов. Оно учит задавать вопросы — тем, кто говорит «нельзя», «не надо», «не твоё дело». Я не запрещаю дочери выйти замуж. Я учу её, чтобы замужество было вариантом, а не единственным выбором.  

Катя назовёт это бунтарством. Возможно. Но я предпочитаю термин «страховка». От глупости, насилия, чужой жалости.