Почему некоторым из нас родные помойки милее экзотических пальм?

Поклонники культового фильма «Брат-2» наверняка помнят завораживающую сцену: главный герой картины Данила Багров медленно поднимается по металлической лестнице на верхний этаж гигантского небоскреба в центре Чикаго, бесконечно повторяя стихотворение детского поэта Владимира Орлова. За точность цитаты не ручаюсь, но там есть такие слова: «Речка, небо голубое – это все мое, родное. Это Родина моя, всех люблю на свете я!» 

Этот эпизод можно было бы счесть образцом истинного и глубокого патриотизма, если не брать в расчет маленький нюанс: через несколько минут пламенный патриот Данила хладнокровно расстреляет ни в чем не повинных сотрудников американской компании, шеф которой недоплатил деньги одному из армейских друзей нашего русского Рэмбо. Тем не менее в памяти народной именно жестокий убийца Данила Багров остался любимым героем 90-х годов прошлого века, хранителем священного национального духа, современной реинкарнацией былинного Ильи Муромца. 

Уж так мы устроены. Кровь – кровью, смерть – смертью, а любовь к родимым полянкам-перелескам, тучкам-облачкам превыше всего. В упрощенном восприятии эта любовь и патриотизм неразделимы, как сиамские близнецы. А афористичная мысль лучшего друга Пушкина Петра Вяземского, который считал, что истинный патриот должен не радоваться порокам своей Родины, а быть одержимым страстью исправить эти пороки, пусть остается на совести автора. В конце концов, на Руси всегда было много умников, изрекавших афоризмы, почему же в этом мире мудрых мыслей мы должны отдать предпочтение именно Вяземскому?

Да бог с ним, с Вяземским. А заодно и с Карамзиным, который писал, что патриотизм не должен ослеплять человека и лишать его ясного сознания. И с Гоголем, который утверждал, что после приторного патриотического хвастанья «только и хочется, что плюнуть на родину». И с Чернышевским, который укорял придворных патриотов в том, что на самом деле они живут на родине с тоскою о чужбине. Давайте будем руководствоваться не прошлым, а настоящим. И посмотрим, каков он – патриотизм эпохи миллениума? 

…Недавно я обратил внимание на дискуссию в вологодских соцсетях. Повод был не то что слишком значимым, но довольно необычным: полемисты обсуждали инициативу жильцов многоквартирного дома на улице Текстильщиков, которые украсили вход в один из подъездов двумя искусственными двухметровыми пальмами. И пошла писать губерния! «Лучше бы пару цветков или кустиков посадили», «Колхоз! Надо запрещать такое!», «Наверное, в этом подъезде выходцы из Папуа живут…» 

Такая вот странная псевдопатриотическая реакция на невинное желание горожан как-то разукрасить окружающую их бесцветную действительность. При этом никто из ревнителей «своего, родного» почему-то не обратил внимания на другие фрагменты опубликованного фотоснимка: обшарпанные стены панельного дома, неровный вытоптанный газон, размалеванный асфальт, сиротливо торчащий голый ствол дерева со спиленными ветвями. Видимо, эта «идиллическая картина» их не смущает. Как и переполненные мусорные баки во многих городских дворах, и бесчисленные ухабы на дорогах, и общая атмосфера унылой безнадеги, воцарившаяся в Вологде в последнее время. Посадите вместо ихних ненатуральных пальм нашенский горец почечуйный или бодяк щетинистый – и жизнь прямо-таки забьет ключом из-под  неухоженной почвы. «Это Родина моя, всех люблю на свете я!» 

Увы, если бы все было так просто, друзья мои. Жизнь – только миг между прошлым и будущим. Обидно провести ее в прокуренном тамбуре общего вагона, в то время как есть плацкартный, купейный, спальный, люкс. Праздник нужен человеку в такой же степени, в какой нужен ему хлеб насущный. И если человек лишен праздника, потому что кто-то шибко расчетливый решил на этом сэкономить, то он, как в песне поется, слепит праздник из того, что было, а потом что было, то и будет любить, как получится… 

Наверное, подчас это будет выглядеть нелепо, несвое­временно, «непатриотично». Но можно ли за это упрекать обычного человека, который мыслит не категориями бытия, а категориями быта? Бытие доверено другим людям, которые высоко сидят и далеко глядят. Но почему-то часто ничего не видят под собственным носом.