«Мою жизнь и рассудок погубил роман писателя Сервантеса про Дон-Кихота»

Моя бывшая однокурсница Людмила Конева сошла с ума, читая испанского писателя эпохи Возрождения  Мигеля де Сервантеса. И это – не фигура речи, не шутка. Нет, конечно, сам гениальный писатель не при чем. Но - кто виноват? Попробую ответить на этот вопрос.  

 Люда с детства мечтала стать артисткой, но не смогла окончить даже провинциальный вуз. И вот почти сорок лет вынуждена жить с тяжелым безумием. 

Осенью 1981 года с группой первокурсников филфака местного вуза мы поехали на традиционную «картошку». Нас, девчонок, тогда поразила ее красота. Ладная, стройная и необычайно гармоничная фигурка  счастливо сочеталась с красивым лицом. Длинные белые локоны, огромные голубые глаза, светлокожая и улыбчивая – девушка  сразила наповал и «колхозных» парней. Нас направили в деревушку близ Сизьмы Шекснинского района. Это теперь в Сиземской церкви восстановили храм, а тогда в здании бывшей церкви располагался местный советский Дом Культуры. По вечерам гремела музыка на колхозной дискотеке.  Срамота, да и только!

На было 20 девушек, и все мы спали вповалку на полу. Люся держалась обособленно, всем своим видом показывая, что у нее есть какая-то тайна. Из недомолвок поняли, что в два прошлых года она пыталась поступить  «на артистку». Но больше всего потрясла Люда нас  на поле. Мы сбились по парам, было веселее работать и не так заметно, если халтуришь.

 Валя собирала картофель  в одиночку - молча, сосредоточенно. Не курила и не болтала, не пела песен, не кидалась как мы, комьями глины и корнеплодами. Но когда рабочий день кончался, начинался подсчет «эффективности работы». Неожиданно выяснялось что, если мы в паре собирали по 12-14 ведер, Люда одна собирала 20! Мы ахали, пытались поспеть за ней, но не тут-то было. Я даже подглядывала за ней, желая узнать секрет работоспособности. Но ничего секретного не увидела: нагнулась-кинула в ведро, перешла на другое место – снова тот же процесс. Все – на одном поле. Только делалось все это проворнее,  без перерывов. Такой «стахановки» как она, больше не было. 

Я и Лена Петрова подружились с Люсей. Родом она была из Молочного, там жили мама и брат. Недавно, по ее рассказам, умерла любимая бабушка. Тут Люся замыкалась, мрачнела. Лишь позже я узнала, что ее грусть обусловлена тремя трагедиями ее жизни. Наверное, именно они и толкнули ее через год в бездну безумия, хотя, наверное, у медиков на этот счет есть свое мнение. А Люся же во всем винила Дон-Кихота…
Люсина бабушка была для нее и мамой, и лучшей подругой. Но в момент смерти бабушки Люся была в отъезде, и бабушку похоронили без нее. 

- Как они могли? – спрашивала в слезах Люся, имея в виду родных, – не прислать мне телеграмму?  Я бы бросила все и примчалась. Вторая трагедия – смерть лучшей подруги: 

- Снежана всегда заходила за мной в школу, - вспоминала Люда. – Каждое утро. А в тот роковой день я удрала из дома пораньше, Снежану не дождалась... Эх, если бы знать. 

Люся призналась что, не застав ее дома, подруга пошла от ее деревянного домика не в школу,  а повернула в лес. Возле елки сняла резиновые сапоги, закинула веревку на высокую ветку и повесилась. Решила ли она так уйти в тот же день, или веревка была с ней всегда – теперь уже никто не узнает. Только свою Снежану Люся нашла через два дня в лесной чащобе – набрела на аккуратно поставленную под деревом пару сапог.

Третья трагедия Люси связана с громкой историей про маньяка Сахарова. Был в конце семидесятых в Вологде такой местный Джек-Потрошитель. Город бурлил, а журналист Владимир Аринин так писал в своем расследовании «Дело Николая Сахарова, или Вологодский Чикатило»: «В 1977 году по городу поползли слухи, неся страх и возмущение: в Вологде и ее окрестностях стали бесследно исчезать молоденькие девушки. Милиция долго «раскачивалась», но все же  занялась этим как делом самым важным и чрезвычайным. Особую группу по расследованию возглавил следователь областной прокуратуры Дорофеев. Всего было зафиксировано пять случаев бесследного исчезновения девушек, но народная молва преувеличивала число жертв, счет пошел на «десятки». В городе поселились ужас и паника. Последнее исчезновение произошло в ноябре в поселке Майском. Свидетели видели, как девушка села в «Москвич».

Появилась первая важная улика – у преступника есть машина. Стали прочесывать дороги. Конечно, Сахаров догадывался, что его ищут. Но жажда насилия была сильнее инстинкта самосохранения. Вечером 15 декабря 1977 года он выехал в последний раз, как хищный зверь, на поиск добычи.  В тот же вечер на грязовецкой дороге он был арестован патрульной милицейской машиной». 

Именно Люся оказалась тем свидетелем. Она видела, как ее подруга Ольга села в «москвич». И даже в момент, когда машина, дав круга, снова промчалась мимо Люси, она видела «момент борьбы» Оли и мужчины, что сидел за рулем в милицейской форме. Она винила себя, что позволила Ольге сесть в машину, что сразу не сообщила  - ведь маньяка тогда повсюду искали. И Оля стала его последней жертвой. Ее обугленное тело нашли через пару дней в лесу. Оно потом долго снилось Люсе.  

Однако после «колхоза» на учебе ореол Люси-героини труда  сильно пошатнулся: ей почти не давалась учеба, зарубежную литературу она ненавидела. А ведь читать приходилось невероятно много! Один только не адаптированный, в оригинале  «Дон Кихот» Сервантеса весил килограмм! Хитрить и врать Люся не умела, но читать и одолевать науку - не могла. Она все больше замыкалась в себе, хотя это не мешало нам дружить. Мы все ее любили и жалели. Но ни на одном семинаре Люся не могла связать и двух слов. 
На второй курс Люся не пришла, и мы поехали к ней домой, в Молочное. Ее мама просто сказала:

- Дочка в Кувшинове. Ей было трудно учиться, болела голова, она все ночи читала… Да вот еще смерти эти ужасные - бабушки да подружек ее доконали.

Поездка в психиатрическую лечебницу расстроила нас еще больше: общую фотку курса Люся согнула пополам и положила в карман. Нас, похоже, она не узнала. По ее болезненно-белому лицу текла слеза. Мы плакали вместе с ней, понимая: это наша последняя встреча.

Лет через восемь я мельком увидела Люсю на рынке: она сильно изменилась. Бегающие глаза, постоянное подхихикиванье в разговоре. Я узнала, что она родила сына, хотя «врачи ей запретили». Что муж продал цыганам единственный шкаф, что иногда она лежит в больнице. И что работает уборщицей. 

Спустя лет 30 я случайно оказалась в интернате поселка Молочный. Среди пациентов с трудом узнала нашу Люсю: ее навещал сын. Он рассказал, что бабушка умерла год назад, а отца Люси, его деда - нет давно.  

- А мама… Маму пришлось определить «на постоянку» в интернат для психобольных, она - как ребенок.

Может открыть газ или воду,  - рассказал сын Люси Иван. – А нам с бабушкой, пока она была жива, работать и учиться надо было, она не обслуживает сама себя. Пенсия есть, но на сиделку ее не хватило бы.

Люся смеялась во время нашего разговора. Она сразу узнала меня, рассказала про бабушку, про страшно погибших Олю и Снежану. Призналась, что курит «Приму», охотно позирует для фото. На прощанье берет номер моего домашнего телефона. Здесь – только недееспособные, поэтому у них нет мобильных. На следующий день под сильным впечатлением я звоню Люсе на отделение. С хохотом отвечает, мол, ничего не надо но, если я надумаю приехать, то надо бы печенья для диабетиков. «Приезжай, милая!» - хихикает на прощание. Обещаю приехать и «девочек»-однокурсниц привезти. И вспоминаю, как в первый мой «приход» к ней больницу (38 лет назад) Люся гордо сказала: «Знаешь, я ведь прочитала здесь «Дон-Кихота». И мне понравилось. Потому что – без принуждения».

Пока я не решаюсь повторить визит. И все думаю: «Неужели и впрямь мою бывшую подругу сгубил роман Сервантеса?..»

Тамара Аникина