Как ты можешь сдавать квартиру чужим людям, когда мне негде жить? – возмущался брат, продавший свое жилье

Дима ворвался в мою прихожую, как ураган. Лицо у него было красное, глаза блестели нездоровым блеском. Пахло дешевым пивом. 

— Привет сестренка, — бросил он. — Квартира-то твоя свободна? А? 

В животе все сжалось. Опять. 

— Нет, Дима. Не свободна. Сдаю. Ты же знаешь. 

Он фыркнул, прошел на кухню, хотя никто не приглашал. 

— Знаю-знаю! Вот именно! — Он обернулся ко мне, тыча пальцем в воздух. — Вот это я и не могу понять! Как ты вообще можешь сдавать квартиру чужим людям, когда мне негде жить?! Это же бред! Я твой брат! 

Его возмущение, горячее и самодовольное, заполнило маленькую кухню. Он ждал моей виноватой запинки. 

— Чужим людям? — переспросила я. — Да, Дима. Чужим. Тем, кто платит. Аккуратно. Вовремя. И не устраивает пьяных дебошей в четыре утра. 

Он замер. 

— А ты, — продолжала я, глядя ему прямо в глаза, туда, где когда-то прятался мой младший братик, — ты продал свою квартиру. Помнишь? Трехкомнатную. Мамину квартиру. Продал за полгода до ее смерти, пока она умирала в больнице. Продал, потому что тебе срочно понадобились деньги на «супер-прибыльный» бизнес. На машину. На понты. 

Он попытался перебить: 

— Алена, ну это же было давно! И бизнес прогорел… 

— Давно? А где деньги, Дима? Где квартира? Ты проиграл все. Все! А потом пришел ко мне. Помнишь? Я сдавала тогда эту свою однушку и снимала угол у подруги, чтобы ты мог жить здесь. Год. Без копейки платы. Кормила тебя, стирала твои вещи, выслушивала твои жалобы на жизнь. А ты? Курил в спальне. И однажды привел сюда каких-то типов. 

Он побледнел. 

— Я… я же извинялся… 

— Извинялся, — кивнула я. — Потом снова просил денег. Потом пропадал на месяцы. Потом появлялся, когда тебя выгоняли очередные «друзья» или девушка. И каждый раз — «Алена, ты же сестра!», «Алена, у тебя же есть крыша над головой!». А где моя крыша была, Дима, когда ты продавал наше общее «наследство» без моего ведома? Где ты был, когда я ночами пахала на двух работах, чтобы оплатить мамин памятник, который ты так и не удосужился выбрать? 

Я сделала шаг к нему. Он инстинктивно отступил.

— Эти «чужие люди», — прошептала я с ледяной четкостью, — они платят мне за квартиру, за комнату здесь. Их деньги — это моя еда. Моя одежда. Мои лекарства. Они не орут на меня. Не врут. Не воруют. Они просто платят за аренду. Чего не сделал ты. Никогда. 

Он сглотнул. Его наглость начала трещать по швам, обнажая жалкое нутро. 

— Так ты… ты меня выгоняешь?— пробормотал он, и в его голосе впервые зазвучало не возмущение, а страх. Страх перед улицей, жизнью, которую он сам себе устроил. 

— Да, — сказала я просто. — Выгоняю. Ты продал свой дом. У меня — свой. Я его не продала. Я его сдаю. Чужим людям. Которым я доверяю больше, чем тебе. Выходи. 

Он стоял, переминаясь. 

— Ты… ты сволочь, — выдавил напоследок. 

— Возможно, — согласилась я, открывая входную дверь. — Зато я не нахожусь на улице. В отличие от тебя. До свидания, Дима. 

Он вышел, не оглядываясь. Я закрыла дверь, щелкнула засовом и цепочкой. И, наконец, разрешила себе заплакать. Не от жалости. От злости. От обиды. И от странного, горького облегчения, что трещина между нами превратилась в пропасть.