Моя мать защищает отца-алкоголика, а я больше не могу его терпеть

Мама снова загораживает его своим телом, как щитом. А он сидит за её спиной, этот седой ребёнок с бутылкой, и усмехается сквозь жёлтые зубы.

— Папочка устал, — шепчет она, как будто мне пять лет, а не тридцать два. — Он ведь не хотел...

«Не хотел» — это когда он разбил дедовский сервиз, который пережил блокаду. Когда вынес из дома микроволновку, чтобы купить очередную поллитру.

— Хватит! — мой крик разбивает тишину.

Теперь он герой только в её сказках.

— Доченька, он же твой отец, — её пальцы вцепляются мне в рукав, оставляя отпечатки муки. Она пекла его любимые сырники, пока я вытирала с пола рвоту. — Ты должна понять...

— Понимаю. Понимаю, что ты выбираешь его вместо меня. Снова.

Её лицо дёргается, будто я ударила. Может, так и есть. Я бью годами — словами, молчанием, хлопаньем дверей. А она всё возвращается к нему, как голубь к подоконнику, где его каждый раз ловят в силки.

Сегодняшний скандал начался с мелочи. Он украл мои наушники, чтобы кому-то продать. Когда я потребовала вернуть, он швырнул их в стену.

— Читала! И про цирроз, и про белую горячку, и про то, как дочери находят матерей с проломленными черепами!

Она вздрагивает, но не отпускает его. Никогда не отпускает.

— Уходи, — говорю я. Не ему — ей. — Хоть на сутки. Поедем к тёте Люде, вспомним, как смеяться.

Её глаза становятся мокрыми, но она качает головой.

— А кто его кормить будет? Вон он уже весь дрожит...

Когда ухожу, слышу за спиной:

— Прости её, Дим. Она не хотела.

Долго брожу по холоду. Возвращаюсь домой — не могу иначе.

Она сидит на кухне.

— Дочка, — улыбается устало, протягивая мне кусок пирога с вишней. — Ты же любила его в детстве.

— Мам, — говорю, глотая ком. — А если я уйду навсегда?

Она поправляет платок на шее, прикрывающий синяк в форме отпечатка пальцев.

— Ты же не оставишь нас?

За стеной он орёт что-то про «предателей родины». Мама уже встаёт, чтобы подогреть ему суп. А я смотрю на свои руки — такие же, как у неё, с выпуклыми венами и шрамом от детского ожога — и понимаю, что мой чемодан мысленно уже давно собран.

Но когда она несёт тарелку в его комнату, спотыкаясь о порог, я всё равно бегу её поддержать.