Муж решил, что пока ребенок маленький, ему достаточно только материнской заботы и внимания

Машенька сейчас спит у меня на руках. Полгода бессонных ночей, бесконечных пеленок и этого сладкого, такого изматывающего материнства. Я люблю ее безумно, каждой клеточкой. Но вот ее папа... 

Артем пришел с работы, усталый. Поужинал, уткнулся в телефон. Маша заплакала на руках — колики. Я укачивала, пела колыбельную, чувствуя, как спина ноет от напряжения. Артем даже не поднял головы. Позже, когда я пыталась ужин разогреть одной рукой, держа дочку другой, а он смотрел футбол, я поняла: так больше не может продолжаться. 

Вечером, когда Маша наконец уснула, я набралась смелости. Он лежал на диване, снова в телефоне. 

— Тема, — обратилась к нему. — Нам нужно поговорить. 

— Мм? — он оторвался от экрана, удивленный. — Что случилось? 

— Случилось то, что ты почти не замечаешь свою дочь, — выпалила я. — Ты считаешь, что пока она маленькая, ей достаточно только меня? Что твоя роль — это зарплата и диван по вечерам? 

Он нахмурился, отложил телефон. 

— Я же работаю, Лиза! Обеспечиваю вас. И она же с тобой целый день, ты лучше знаешь, что ей нужно... Она еще такая кроха. 

— Кроха, которая уже узнает лица, Тема! — я подошла ближе, стараясь говорить тише, но тверже. — Она видит тебя утром, когда ты убегаешь, и вечером, когда ты уже не здесь. Она нуждается не только в еде и чистом подгузнике. Ей нужен отец. Его запах, его голос, его прикосновения. Пусть даже неуклюжие! 

— Но я же не знаю, что с ней делать... — в его голосе прозвучала беспомощность, а не отмазка. — Я боюсь сделать что-то не так. 

— Никто не рождается с умением, — сказала я мягче, видя его растерянность. — Я тоже училась. Училась каждый день. И тебе нужно учиться. Вместе. Она твоя дочь, Артем. Не моя собственность, которую я обслуживаю. Она — наш ребенок. Ей нужны оба. Чтобы чувствовать себя любимой, защищенной. Чтобы знать, что папа — это не просто фотография на стене. 

Он долго молчал. 

— Ты права, — произнес он тихо, и в этих словах не было обиды, а было... осознание. — Я как-то... отгородился. Думал, что так правильно. Что не мешаю. — Он поднял на меня глаза. — Я попробую. 

Это «попробую» началось не с громких слов, а с маленьких, неловких шагов. На следующий вечер, когда Маша капризничала на руках, Артем, без моей просьбы, отложил телефон. Неуверенно подошел. 

— Дай-ка я... попробую? — протянул руки. 

Я передала ему дочь. Он держал ее так осторожно, словно она была из хрусталя. Заговорил с ней каким-то странным, высоким голосом, который никогда не слышал раньше: «Ну что, Машенька, кто тут у нас плакса? А? Кто у папы?». Маша удивленно уставилась на него и... перестала плакать. Артем замер, пораженный, потом медленно улыбнулся — такой искренней, детской улыбкой, какой я не видела у него давно. 

С тех пор он «пробует» каждый день. Утром, перед работой, обязательно берет Машу на пять минут, бубнит ей что-то под нос, пока я собираю завтрак. Вечером, как только переступает порог, первым делом моет руки и идет к ней. Иногда просто сидит рядом, когда я кормлю, рассказывает ей о своем дне. Вчера впервые сам сменил подгузник — это было эпичное сражение, полное смеха и салфеток, но он справился. 

Он еще неловкий, иногда теряется, если Маша плачет слишком сильно. Но он здесь. Он учится. Он узнает ее, а она узнает его. И в ее глазах, когда она тянет ручки к его лицу, я вижу не только мамину любовь, но и зарождающееся доверие к отцу. 

Муж был не прав. Ребенку, даже самому маленькому, нужны оба. Не только руки, которые кормят и укачивают, но и голос, который рассказывает о мире, и запах, который пахнет безопасностью и папой. Я рада, что нашла слова. Рада, что он услышал. Рада видеть, как эти двое — мой муж и моя дочь — открывают друг друга заново, неловкими, но такими бесценными шагами.