– Он становится похожим на отца, – предупредила свекровь, – не позволяй ему это

Свекровь произнесла это шепотом, будто боялась, что стены услышат. Мы пили чай на кухне, пока Артем гулял с дочкой. 

— Ты же видишь? Он становится похожим на отца. — Она не смотрела на меня, уставившись в окно, где мелькали силуэты Артема и Маши. — Голос, жесты… Не позволяй ему это.  

Я не поверила. Что она понимает? Ей ли судить, если двадцать лет она молчала, пока его отец пил и бил ее. Пока Артем, тогда еще мальчик, прятал брата в шкафу.  

— Он не такой, — ответила я слишком резко.  

Свекровь вздохнула, поставила чашку и ушла, оставив на столе коробку конфет для Машеньки. А я осталась со своей злостью и страхом, который начал пускать корни еще месяц назад.  

Первым признаком стал его смех. Резкий, отрывистый. Раньше он смеялся тихо, прикрывая рот ладонью. Теперь — громко, как его отец на старых видео. Потом появились мелочи: он начал щелкать пальцами, требуя тишины, перестал целовать меня перед работой. Говорил: «Не до сантиментов».  

— Ты слишком много тратишь на еду, — бросил он вчера.  

Я замерла. Не из-за слов — из-за тона. Низкого, медленного, будто лезвие по стеклу. Таким голосом его отец объявлял, что снова потерял работу.  

— Это обычные продукты, — попробовала я шутливо толкнуть его плечом.  

Артем отстранился. Окинул взглядом сверху вниз.  

— Обычные? Научись экономить.  

Дверь захлопнулась, а я продолжала стоять. Вспомнила, как он ненавидел, когда отец кричал на мать. Клялся, что никогда не станет таким.  

Сегодня он опоздал. Я услышала торопливые шаги по ступеням, бряцанье ключами — и странный шум, будто что-то ударилось о стену. Сердце екнуло.  

— Где деньги? — Артем ввалился в прихожую, от него несло алкоголем.  

— Какие деньги? — Я прижала к груди спящую Машу.  

— Не притворяйся! — Он рванул к шкафу, вытащил мою сумочку, вытряхнул содержимое на пол. — Ты же брала с карты пять тысяч! На что?!  

Я вспомнила: куртка для дочки, зимние сапоги. Хотела объяснить, но язык прилип к небу. Он стоял над рассыпанным мусором, сгорбившись, точно его отец на той фотографии из больницы.  

— Молчишь? — Артем засмеялся. Тот самый смех. — Как она…  

Он приблизился. Я инстинктивно прикрыла Машу. Он замер, увидев этот жест. Лицо исказилось — гнев, стыд, ужас. Убежал, хлопнув дверью так, что задрожали стекла.  

Маша спит. Я сижу на кухне, сжимая в руке ту самую коробку конфет от свекрови. Внутри, под бумагой, лежит записка: «Беги при первых признаках. Не будь мной».  

За окном воет метель. Я представляю его бредущим по снегу, пытающимся затоптать в себе чужое, навязанное, чудовищно знакомое. Знаю: завтра он придет с цветами и слезами. Будет клясться, что это больше не повторится.  

Но свекровь научила меня — слова ничего не стоят. Важны поступки.  

Я беру телефон, набираю номер такси. Собираю документы.  

— Мамуля, холодно… — дочка ежится сквозь сон, когда я укутываю ее в плед.  

— Сейчас согреемся, — целую ее в макушку. 

Снег хрустит под колесами. Я не оглядываюсь на дом, где остался человек, которого я любила. И человек, которым он решил стать.