– Радуйся, что тебе детей доверили, – сказала свекровь, – хоть с чужими понянчишься, раз своих нет

Я шла с работы, в голове еще звенел детский смех, а руки еле уловимо пахли красками. Сегодня Маша, пятилетняя тихоня, впервые нарисовала солнце с лучами. Не каляки-маляки, а настоящий круг, и из него — линии, как щупальца радости. Хранила этот рисунок в сумке, будто диплом. Вдруг позвонила свекровь: «Заскочим с отцом на чай».  

Они сидели на кухне, когда я вернулась. Свекровь, как всегда, в строгом платье, рассматривала фотографию на холодильнике — я с выпускниками детского центра. Двадцать пар глаз, двадцать улыбок.  

— Радуйся, что тебе детей доверили, — сказала она, не отрываясь от снимка. — Хоть с чужими понянчишься, раз своих нет.  

Муж замер с чашкой, свекор закашлялся. Я почувствовала, как по спине ползет жар — тот самый, что бывает перед криком. Но вместо этого вспомнила, как сегодня Маша, крепко сжимая мой палец, вела к своему рисунку. «Смотрите, я научилась!»  

— Знаете, — начала я, усаживаясь напротив, — когда я была маленькой, няня читала мне сказки на ночь. Не мама, не бабушка — чужая тетя. Но я до сих пор помню ее голос. 

Свекровь подняла бровь, будто искала подвох.  

— Она не родила меня, но научила отличать добро от зла в каждой истории. Разве это меньше, чем дать жизнь?  

Муж провел рукой по моей спине в знак поддержки.  

— А в прошлом году ко мне привели девочку, — продолжила я, вынимая из сумки Машин рисунок. — Она не говорила. Воспитатели шептались, что «неполноценная». Месяц мы с ней дули на одуванчики, чтобы разработать губы. Первое ее слово было «полетели». Теперь она читает стихи на утренниках.  

Бумажное солнце легло на стол. Свекровь потянулась к нему, будто к чему-то хрупкому.  

— Вы правы — они чужие. Но когда Никита, которого бил отец, впервые обнял меня; когда Варя, потерявшая маму, спросила: «А вы придете завтра?» — разве их доверие не равно материнству?  

Ее рука с золотым обручальным кольцом сжала край скатерти, а я продолжала.  

— Вы растили сына. Я ращу людей. Разве это не одно и то же?  

Свекор первым нарушил молчание: 

— У тебя, Таня, дар. 

Муж кивнул, глаза блестели.  

Свекровь встала, поправила платье. 

— Я... я, пожалуй, попрощаюсь. Завтра рано вставать. 

У двери обернулась: 

— Рисунок... красивый. Солнце, да?  

— Да, — улыбнулась я. — Его нарисовала девочка, которая верит, что мир добрый. Надеюсь, я не ошибаюсь.  

Она замерла, потом кивнула — коротко, почти невидимо.  

...Ночью муж обнял меня, спросил шепотом: 

— Ты давно это хотела сказать?  

— Нет, — ответила я, глядя в темноту. — Просто поняла: если молчать, они так и будут думать, что боль — это нормально.  

Утром в вазе с фруктами лежал Машин рисунок. А я шла на работу, где меня ждали двадцать «чужих» сердец. И двадцать раз «мама», сказанное не мне, но для меня — честнее не бывает.