Свекровь кардинально изменила отношение ко мне, когда я осталась без работы

Свекровь, Людмила Николаевна, всегда была для меня образцом светской любезности. Когда я приезжала с работы (престижной, к слову) она встречала меня широкой улыбкой. 

— Олечка, родная! — восклицала она, распахивая дверь. — Заходи, заходи! Я тебя заждалась! Как там на работе? Устала, наверное? Отдохни, я чайку налью. 

И обязательно, как по расписанию, следовал нежный намек: 

— А я сегодня мимо магазина проходила, там такие шарфики шелковые новые… Прямо мой цвет, бирюзовый. Ты же у нас знаток! 

И я велась. Радовалась, что могу угодить, что меня так «любят». На следующей неделе шелковый шарф (или изящная брошь, или дорогой крем) уже лежал в ее руках. Сияние ее глаз стоило затрат. Муж, Андрей, только улыбался: 

— Ну, ты маму балуешь! 

Я чувствовала себя частью семьи, желанной и ценной. До того дня, когда грянули сокращения, и мое имя оказалось в списке. Мир рухнул, но ненадолго – я была уверена в своих силах. Месяц, максимум два на поиск, думала я. 

Первая же суббота после моего «освобождения». Мы с Андреем заехали к свекрови. Вместо привычной улыбки – холодная вежливость, едва заметный кивок. 

— Ольга. Андрей. Проходите. 

Чай налит без обычного радушия. Я пыталась поддерживать разговор, рассказывала о первых откликах на резюме. Людмила Николаевна молчала, разглядывая ноготь. Потом, без перехода, спросила: 

— А что с ипотекой? Андрей один потянет? Долго вы так продержитесь? — тон был высокомерным. 

Я остолбенела. Андрей попытался смягчить: 

— Мам, все будет в порядке. Оля сильная, быстро найдет. 

— Сильная? — Свекровь усмехнулась, коротко и неприятно. — Сила в деньгах, сынок. В стабильности. А что сейчас? Сидит дома, на шее у мужа. Подумать только. 

Я смотрела на эту женщину, на ее идеально подведенные глаза, в которых не было и тени прежней теплоты. Только холодный расчет и… брезгливость. Как будто я внезапно стала неодушевленным предметом, потерявшим ценность. 

— Людмила Николаевна, — спокойно сказала ей, — я не на вашей шее. Я в поиске. Это временно. 

— Временное безделье — тоже безделье, — отрезала она, отхлебывая чай. — Раньше хоть подарки приносила. А сейчас что? Пустые руки да пустые обещания? 

Вот оно что. Все эти шарфы, броши, кремы… Они не были для нее знаком внимания или любви. Это была плата. Плата за ее снисходительность, за ее показное расположение. И как только платежеспособность исчезла – исчезла и маска. 

Я встала. 

— Андрей, я пошла. Подожду тебя в машине. 

Дорога домой прошла в молчании. Андрей пытался что-то бормотать про «мама волнуется», про «она не то сказала». Я смотрела в окно на мелькающие огни. Все было понятно. 

Дома сказала мужу:  

— Андрей, послушай меня внимательно. Я больше не буду общаться с твоей матерью. Никогда. — Он хотел возразить, но я продолжила. — Это мое решение. Оно окончательное. Ты – ее сын. Ты можешь видеться с ней, звонить, помогать – это твое право и твоя обязанность, если ты так считаешь. Я не стану тебе мешать или осуждать. Но я вычеркиваю ее из своей жизни. Моя душа и мое самоуважение дороже ее показного расположения, купленного подарками. 

Он смотрел на меня, в глазах мелькали боль, растерянность, а потом… понимание. Он знал свою мать. Молча кивнул. 

Поиск работы занял не месяц, а два. Два месяца напряженной работы над собой, рассылок, собеседований. На день рождения свекрови Андрей поехал один, вернулся тихий. Он ничего не рассказывал, и я не спрашивала. 

И вот оно – предложение. Лучше прежнего. Я позвонила Андрею, услышала его искреннюю радость. Вечером он принес шампанское. 

— Поздравляю, солнце! Я так тобой горжусь! 

Мы чокнулись. В его глазах светилась любовь – настоящая, не купленная шелковыми шарфами. Я сделала глоток игристого, чувствуя, как по телу разливается тепло победы. Не только над рынком труда. Над цинизмом, над фальшью, над попыткой измерить мою ценность размером зарплаты. 

Людмила Николаевна? Я слышала от Андрея, что она «очень рада» за меня. Через него же передала осторожные намеки: «Может, Оля заедет? Я так соскучилась!» 

Но я не соскучилась. Вообще. Я нашла нечто гораздо более ценное, чем ее показная любезность. Никто не будет оценивать меня лишь по тому, что лежит у меня в кошельке или в руках при входе. Моя ценность – внутри.