Свекровь ожидала покладистую невестку, а ее сын выбрал полную противоположность

Свекровь встретила меня на пороге своего дома с улыбкой, в которой читалась снисходительность дрессировщика. Ее сын и мой будущий муж нервно теребил ворот рубашки, будто предчувствовал бурю. Я же, сбросив туфли на каблуках, шагнула в гостиную, окинула взглядом вычурные покрывала и статуэтки на полке.  

— Вижу, ты любишь удобную обувь, — прозвучало за спиной.  

Обернулась. Валентина Григорьевна оценивающе смотрела на мои лодочки алого цвета. В ее глазах читался вопрос: «И это та самая скромная учительница из провинции?»  

— Удобство — понятие растяжимое, — ответила я, усаживаясь в кресло без приглашения. — Например, мне удобно быть собой.  

Свекровь замерла с чайным блюдцем в руке. Сын закашлялся.  

Они ждали покорную девушку, которая будет кивать, краснеть и шептать «спасибо» за советы, как правильно гладить рубашки. Но я приехала в Москву не за тем, чтобы играть роль тени. Первый бой случился через неделю, когда Валентина Григорьевна объявила, что свадьба будет в ее доме.  

— Мы уже забронировали ресторан, — перебила я, доставая телефон. — «Белый зал» на Патриарших. Ваше платье, конечно, должно гармонировать с декором. Пришлю вам палитру.  

Максим подавился воздухом. Свекровь опустила ложку в супницу:  

— Дорогая, традиции…  

— Прекрасны, когда не душат, — улыбнулась я, отхлебывая борщ. — А вы попробуйте мои пожарские котлеты. Говорят, даже святой дух не устоит.  

После свадьбы Валентина Григорьевна явилась к нам с набором кружевных салфеток и железной решимостью «наставить на путь». Утром застала ее за раскладыванием моего белья по цветам.  

— Дорогая, розовое нельзя хранить с черным! — воскликнула она, тыча в мои кружевные трусики.  

— Зато можно хранить в своем шкафу, куда никто не лезет, — ответила я, аккуратно вынимая вещи из ее рук. — Максим обожает, когда я их надеваю.  

Свекровь покраснела, как маков цвет. Сын, услышав диалог из коридора, весь день ходил, избегая зрительного контакта с матерью.  

Кульминация наступила на Рождество. Валентина Григорьевна принесла гуся, который «только так трещит от соков», и потребовала, чтобы я провела весь день на кухне.  

— Максим любит яблоки в начинке, — сказала она, вручая мне нож.  

— А я люблю, когда мой муж сам говорит о своих предпочтениях, — парировала я, протягивая Максиму овощечистку. — Поможешь, дорогой?  

Свекровь ахнула. Ее сын — наследник династии врачей — покорно начал чистить картошку. Я же села напротив, попивая глинтвейн, и завела разговор о том, как мы с Максимом планируем купить квартиру без ее финансовой помощи.  

— Но… семейные капиталы… — попыталась вставить Валентина Григорьевна.  

— Мы создаем новую семью, — мягко подчеркнула я. — А вы всегда будете нашей любимой гостьей.  

Сейчас, спустя пять лет, она звонит перед визитом. Спрашивает, не купить ли торт из моей любимой кондитерской. Иногда ворчит, что внучка носит слишком короткие платья, но тут же добавляет: «Хотя с ее характером иначе нельзя».  

Я не сломала ее. Не хотела. Просто показала, что любовь — это не война, а переговоры, где уважение важнее покорности. А еще научила играть в покер. Теперь она обыгрывает мужа на даче, и я тайно горжусь.  

Когда Максим спрашивает, как мне удалось найти с ней общий язык, я пожимаю плечами:  

— Я просто никогда не просила разрешения быть собой.  

И целую его, пока свекровь на кухне ругается с аэрогрилем — новым подарком от «непослушной» невестки.