– Я три года пахал, чтобы ты спокойно могла сидеть с ребенком, – сказал муж, – теперь мне нужен отдых

Три года назад мы с Андреем рисовали будущее: я — с ребенком на руках, он — в новом костюме, счастливый, ведь его повысили. Тогда казалось, что с трудностями справимся.  

Сегодня он вернулся с работы, скинул туфли у порога и уставился в холодильник, будто искал там ответы. Я прижала к груди Миру, засыпающую после двух часов укачивания.  

— Супа нет? — спросил он, не глядя.  

— Рис с тунцом, — ответила я мягко. Утро началось с детской истерики, день продолжился звонком из банка о просрочке по кредиту.  

— Знаешь, — начал Андрей, отодвигая тарелку, — я три года пахал, чтобы ты спокойно могла сидеть с ребенком. Теперь мне нужен отдых.  

Губы он сжал, как всегда, когда злился на себя за резкость. Но слова уже повисли между нами, острые и чужие.  

Сидеть. Будто я три года валялась на диване. Первые месяцы Миры: колики, бессонные ночи, молокоотсос, который гудел как пылесос из кошмаров. Потом — ее астма, больницы, мои слезы в подушку, пока Андрей «пахал» сверхурочные, возвращаясь, когда мы уже спали. Я не сидела. Я выживала.  

— Отдых? — переспросила я. — А когда мне отдыхать? Когда ты последний раз меня видел?  

— Ты думаешь, мне легко?! — прошипел он, сжимая виски. — Я ненавижу эту работу! Каждый день одно и то же: отчеты, клиенты, которые орут... Я задыхаюсь, Саша!  

Его голос сорвался, и вдруг я заметила, как он похудел: воротник рубашки болтался.  

Когда это случилось? Мелькнуло в голове. Раньше он приходил домой, брал Миру на руки, смеялся, когда она хватала его за нос. А потом... Потом стал задерживаться. Перестал рассказывать анекдоты за ужином. Перестал видеть меня.  

— Не вышло, — он горько усмехнулся. — Кредит за квартиру, ее лечение... Ты думаешь, я не помню наших планов?  

Он подошел к окну.  

— Я не просил благодарности. Но я сломался, Саш. Вчера... — голос дрогнул, — стоял на мосту и думал: а что, если шагнуть?  

Сердце упало. Мира, почувствовав дрожь в моих руках, заплакала. Я прижала ее к себе, словно могла защитить от этой правды.  

— Почему не сказал раньше? — прошептала я.  

— Стыдно. Должен был справляться...  

Он повернулся. В его глазах — та же беспомощность, что и в моих, когда я впервые осталась с новорожденной один на один.  

— Прости, — сказала я первая. Не за то, что не права, а за то, что не заметила.  

— Давай сбежим.  

...На следующий день он уволился. Взял выходное пособие, мы продали машину. Теперь он водит Миру в сад, а я вернулась к работе — беру проекты, когда он занимается с ней.  

Иногда он спрашивает: «Не жалеешь?»  

Я показываю на его туфли, стоящие в шкафу:  

— Видишь? Они тоже отдыхают.  

Мы учимся заново. Без геройств. Просто — вместе.