Как мы жили в 70-е годы: детский стационар располагался в самом центре Вологды…

Детская больница – это место, где находятся круглосуточно дети без родителей. Это сейчас кажется все обыденно и не страшно. В годы моего раннего детства это серое пятиэтажное здание на Проспекте Победы, 33, пугало меня своей бесстрастной жестокостью и служило «источником тоски». Несколько раз меня определяли на лечение в этом стационаре, и пребывание в нем врезалось в сознание как недобрый памятник. Я сильно тосковала по родителям и по дому. Поэтому о благодарности медикам, конечно, не думала. 

Это потом, намного позже я узнала о замечательной истории этого здания. И о том, что строилось оно поначалу для управления Северной железной дороги еще в мрачном 1937 году. Строилось и в 1942-м, и закончено в послевоенное время. При Хрущеве ему определили новый статус: «Совнархоз». Именно так и именовали его мои родители, нередко называем его до сих пор мы, дети тех лет. 

Внутри, как я теперь понимаю, было очень красиво и даже нарядно. Необычный проект сталинской архитектуры с белыми окнами-арками между вторым и третьим этажами внутри. Стоя напротив них, как на огромном балконе, можно было видеть сверху заходящих в здание людей – части потолков не было, и ты был как в театре – правда, смотреть нам особо не давали. Нас, малышей, гоняли по палатам. И лишь праздничными моментами становились тогда посещения родителей. 

Внутри огороженного больничного дворика с обратной стороны здания располагался большой яблоневый сад. Там и гуляли дети с медперсоналом или с пришедшими их навестить родителями. Недавно я побывала там – внутри все перестроено, никаких нависающих «театральных балконов» и световых панорам нет. Как не стало и «яблоневого дворика». Вместо него – офисная парковка и двор жилого дома на улице Мальцева. И сама больница выехала отсюда 35 лет назад. Сегодня здесь, как и во многих подобных городских многоэтажках, «ярмарка» фирм и фирмочек. Верхние два этажа занимают государственные конторы. Я почти не нашла здесь примет детского стационара образца 1970 года. Но память уже не могла остановить начатую работу.   

…Я стояла на носках на стылом подоконнике и пыталась дотянуться до форточной задвижки. Малый рост не позволял сделать этого ловко - ведь мне всего шесть лет. К тому же закованная, закольцованная в жесткий гипсовый панцирь от макушки до пояса спина не давала свободно распрямиться, повернуться.  

Слезы душили, из оконных щелей страшно дуло, я боялась не успеть. Наконец, форточка с треском поддалась. Меня облило ледяными струями: это подтаявший на теплом стекле лед превратился в воду. Я разрыдалась, хватая ртом воздух от напряжения. Попыталась крикнуть, но поняла, что истратила все силы на борьбу с проклятым окном. Разевая рот, пыталась сказать какие-то слова, объяснить про больничные перемены. Под окном я видела уже наполовину окутанную январским сумраком фигурку отца. Он преданно ждал, что я что-то скажу.       

Но… В этот момент я любила больше всего его родной сутуловатый силуэт в черном пальто с каракулевым воротником и в черной кроличьей шапке. (Такая вот была мода). Мне так хотелось домой после операции! Со слезами молила я своего детского Бога, чтобы папа не ушел, чтобы я успела сказать до того, как…

Но я не успела. Не смогла прокричать в форточку, что нашу послеоперационную палату отделения детской хирургии расформировали потому, что на выходные осталась одна я со своим дурацким гипсовым панцирем во все тело. Меня перевели на другой этаж, и где «тамошнее» окно, я не знаю. А папа привык к этому. Он терпеливо стоял и ждал, смотрел на меня сквозь очки не мигая. Не махал руками, не кричал. Он просто очень сильно любил меня, ждал моих слов. Но понимание этого пришло гораздо позднее. Слишком поздно.  

В этот миг за ноги с подоконника меня грубо стащила на пол тетка. Как обнаружила меня, не знаю: прокралась я в свою прежнюю палату тихо, незаметно. Света не зажигала. «Куды лезешь-то, - орала тетка с палкой. – И была в ее голосе злоба, непонятно откуда взявшаяся на худого птенчика на тощих ножках (то есть на меня),  в каменный кожух закованного (ведь и так судьба обидела!).  – Я только палату отгенералила!

(Имелась в виду генеральная уборка). Инфекциев тут разных нанесешь!» Санитарка, эта моя «генеральша», с силой захлопнула с невероятным трудом откупоренную мной форточку, не глянув даже на сгорбленно маячившую под окном фигуру моего родителя. Сказать ей о своей трагедии я не посмела. Утирая слезы, кинулась на подушку палатной койки. И не было в тот миг на свете человека несчастнее меня. 

Все, конечно, потом утряслось. Родители узнали о переводе их несчастного ребенка на другое отделение, с другим окном. Послед трех операций, в итоге завершившихся удачно выпрямленной спиной, я благополучно вернулась домой.

Но чувство детской невысказанной вины так и живет во мне. И сегодня мне снится иногда все тот же сон: кричу в открытую форточку, но слова будто примерзают к языку, к стеклу. Папа стоит под окном – весь внимание. Вот-вот он услышит что-то важное для себя. Он готов к расскажу о доме, о маме. Но грубая рука «генеральши» с палкой-шваброй стаскивает меня, толкает в твердую поверхность гипсовой спины. И резкий толчок отдается в затылке: ведь загипсовано у меня как в скафандре у космонавта, все кроме ушей и кружочка для лица. 

Через несколько лет после этого папа умер. Наверное, я так и не успела сказать ему того главного, что он хотел услышать от меня в его короткой жизни. Он ушел в иной мир трескучей зимой, и похороны пришлось откладывать на несколько часов, поскольку копальщики не смогли вырыть могилу вовремя на тридцатиградусном морозе. «Папа!» - только и смогла вымолвить я над зияющим прямоугольников желто-коричневой глины. Горло сжало, невыплаканным комом стояли слезы. И опять как в детстве, не смогла высказать, вылить то, что не успела, не смогла. Не то чтобы кто-то мешал мне это сделать раньше. Просто как-то не сложилось, не получилось. Наверное, он смотрит сверху и сегодня прощает меня.

Недавно я неожиданно нашла в одной из вологодских онлайн-групп обсуждение именно этого здания. Некоторые комментарии показались мне очень в тему моих ностальгических воспоминаний:   

- В 1965 году мне было три года, в этом здании мне делали операцию. (Альберт Маслов).
- Сломанный палец на левой руке мне здесь ремонтировали. (Владимир Воронов).
- А мне в 1979 году лечили здесь гайморит. Врачи были очень внимательные. (Елена Колпакова).
- Я на прогулке в детском саду руку сломал, и здесь мне гипс наложили! (Владимир Занько).
- Мне зуб удалили, молочный. (Евгений Николаев).
- Лежала здесь, когда мне было 5 лет, в 1967 году. Тогда тут была детская больница. Очень сильно тосковала по маме. Помню девочку, стоящую у окна в палате, спиной ко мне. Она тоненьким голосом старательно пела песню "Синий платочек". Во время Великой Отечественной войны в этом здании располагался военный госпиталь. Мы, дети 60-х, часто слышали о войне. И казалось, что стены этого бывшего госпиталя впитали в себя боль и страдания раненых бойцов. Для них устраивали концерты и, конечно, пели "Синий платочек" - очень популярную песню военных лет. (Светлана Уварова).

- Моя мама в войну и после работала в Управлении Северной Железной Дороги, пока оно не переехало в Ярославль. После переезда в левом крыле оставался долгое время билетно-бланковый склад СЖД, где продолжила работать моя мама. После уроков в начальных классах школы №8 я обычно шел к ней на работу и делал там уроки. Домой возвращались вместе. (Игорь Волков).

- В 1960 году Никита Хрущев распорядился организовать сеть Совнархозов. Другого здания не нашлось, тогда решили управление переместить в Ярославль, а здание отдать под Совнархоз. Очень "разумно"! Мы, учащиеся техникума, были направлены на перевозку архивов.

Выстроившись в длинную цепочку, как по конвейеру под дождем и сильным ветром швыряли эти пачки до грузовиков. Часть документов пропало безвозвратно. Выходя на пенсию, не смог получить сведения из Вологодского ЖД-архива. (Бронислав Цветков).