Ушла из жизни легендарная учительница Нонна Константиновна Белова

Сейчас такое время: постепенно уходят люди старой закалки, несгибаемые ветераны труда. Удивительно, как удается людям с суровой судьбой, преодолевая все тяжести, так долго и радостно жить! Не жаловаться и не обвинять вокруг всех, без упреков и слез. Такой была и учительница русского языка и литературы 11-й школы Вологды с 40-летним стажем Нонна Константиновна Белова. Не любила хвастать или смаковать беды.

3 декабря сердце ее биться перестало. Сотни бывших учеников и десятки коллег невольно вздрогнули: сложно поверить, когда перестает быть на этой Земле близкий им человек. Перечислять заслуги или даты биографии – не станем. Припомним то, что она сама считала важным для себя.  

«Родилась я 12 августа 1936 года, - писала в своей тетрадочке воспоминаний Нонна Константиновна, которую она за 4 года до смерти передала журналисту портала «Вологда-Поиск» для истории. – Жили в дряхлой пристройке к деревянному бараку на Кирова, 43. Теперь там стоит пятиэтажка за номером 41. Эту пристройку в начале 1930-х переделали из старой пивнушки, и вот в этой комнатке жила семья из четырех человек -  папа Константин Иванович и мама Вера Михайловна, я и моя сестра Надя 1940 года рождения.

Как познакомились Вера Гиблова и Константин Гордеев, мы не знаем. Оба родились в 1906 году. Папа – корнями из Архангельской области, мама – из Грязовецкого  уезда. 35-летним офицером ушел отец на фронт в первые дни войны, и мы больше его не видели. Да и лицо его я не запомнила, лишь - огромные сапоги, черные скрипучие. Я моталась меж ними и плакала. И все плакали – понимали, что вряд ли еще увидятся.

С фронта от папы не пришло ни одного письма. Спустя годы мы поняли: поезд Ленинградского направления, в котором папа ехал на войну, разбомбили немцы, папа на фронт не доехал. В синей бумажке скупо написали: «Пропал без вести». Мама долго плакала, поверить не могла, всю жизнь ждала его. Не любила вспоминать вслух о нем, потому я и не знаю, что он за человек был…  

Зимой дверь в нашу комнатушку примерзала к полу, и мы ее ногами выбивали: она выходила на улицу. Мама работала уборщицей в горисполкоме на улице Ленина, теперь это здание университета. Я помогала маме: мыла участки пола под письменными столами. Лазала по полу, драила дощатые половицы. С тех пор не люблю эти письменные столы – огромные, тяжелые. Мыла и окна, двери.

Еды не было никакой. По родной улице Кирова бродили коровы и лошади, дома сплошь деревянные. На санях возили колоб – что это такое до сих пор не понимаю. Но мы, ребятишки, бежали за конной телегой и отщипывали куски колоба, варили и ели. Мы городские дети, не знали что такое молоко или яблоко. Однажды мне подарили яблоко – я несколько дней играла с ним как с мячиком  – не знала, что от него можно откусить. Ели и «тюрю»: в кипяток крошили хлеб, лук, соль.  

Хорошо помню вой сирен и немецких самолетов. Как завоет – мама хватала приготовленный узелок с вещами, брала нас за руки, но до бомбоубежища не вела – мы выходил на мороз и стояли на краю дома, стуча зубами, пока  тревога не закончится. Оно было не близко  – возле места, где  сейчас расположен Вечный огонь.

Отчетливо помню день Победы, училась в третьем классе. Мама в ту ночь работала в ночную смену хлебозаводе на улице Челюскинцев. Утром как всегда положила в старый портфель чернильницу, вышла на улицу. Идти было недалеко, но на улице все кричали, плакали и смеялись.

«Девочка! Ты куда идешь – останавливали со смехом меня на улице прохожие.  – Война ведь кончилась, сегодня учебы нет!» Я огорчилась: как правильная ученица не привыкла пропускать занятия. А чему было радоваться? Отца ждать было неоткуда, а впереди были нищета и вечный труд. Я же не понимала, что такое Победа. Лишь пришедшая утром со смены возбужденная мать смеялась: «Наконец отменят карточки, хлеба и еды будет вдоволь» - и рассказывала, как ночью они с женщинами залезли от радости на крышу завода и подняли алое знамя. Вообще-то такое делать было запрещено. Мама оформила на папу пенсию в 140 рублей, но вслух говорить о пропавшем без вести отце было не принято. Это считалось подозрительным. 

Не понимаю, как мама выучила меня в такой нищете. После школы еще 9 лет - четыре года педучилище, пять - институт. Училась я с Василием Оботуровым, известным критиком. Каждое утро этот парень шел пешком из Говорова. Обморозил за эти годы лицо и руки, но героически окончил вуз!

И еще одна страница жизни, которой горжусь. Две поездки на целину – одно из «самых героических и ярких событий». Летом 1956 года мы сдавали летнюю сессию. И вдруг – новость! Говорят, на целине вырос небывалый урожай хлеба, нужны рабочие руки. Страна обратилась к молодежи, и что тут началось! Волновались, спорили, горячились! Еще бы: ведь стали проводить из нас настоящий отбор: надо было, чтобы студент хорошо учился, мог выступить с интересной лекцией и держать аудиторию, выдать номер художественной самодеятельности, иметь хорошее здоровье. Ну вот, отбор пройден, мы сели в поезд! Страна спешила, поэтому ни чистых ярких вагонов, ни оркестров. Мы ехали в вычищенных вагонах-теплушках, которые вообще-то предназначены для перевозки животных. Спали на длиннющих нарах, тесно - переворачивались на другой бок по команде. Но так дружно и весело!

Впереди была полная неизвестность, ведь многие дальше Вологды или родной деревни и не бывали! А тут - надо было  проехать через всю страну, а там – трудиться с утра и до ночи. Мы едем до станции Павлодар, за окнами мелькали сначала российские березки, потом  - Казахстан. Он тянулся так долго! Река Урал поразила нас – крупнейшая из рек Европы.

Потом был казахский аул, ребятишки высыпали смотреть на русских помощников. Девушкам показали место, где они будут жить, сказали: «Идите в школу»… Но когда бортовой грузовик остановил их около саманного домика, поняли: школа – это дом без окон и дверей с соломенной крышей. Без запоров и стекла. Мы устали до ужаса, потные, грязные. Моемся, стираем. А малыши  бегают меж нас, лопочут что-то.

Но мелочью показалось нам временное саманное жилье против того, что увидели! Вышли в поле и задохнулись от простора! Всюду, где хватало глаза, за горизонт уходили пшеничные  поля! Поразила и другая громадина: размером с многоэтажный дом бункер. Гигантские кучи уже убранного зерна. Его надо было спасать. Краткий митинг – и началась работа!

Непрерывная работа не прекращалась даже ночью. К примеру, работа на комбайне. Стоишь у копнителя, в котором копится солома. Кажется, все так просто: стебли подрезаются, поднимаются по ленте транспортера и копятся в резервуаре. Нажмешь ногой - он опрокинулся. Но у нас -  рраз – и ничего не вышло! Комбайнер командует, мол, давай быстрей, что делать? Прыгаешь туда и вылетаешь из него на землю вместе с соломой. Пока отряхиваешься, - глядь – а он уже далеко уехал! И снова – все сначала. Наши девочки поначалу с синяками и ушибами ходили, старались. Но наше основное дело было - погрузка зерна в машины. Они шли одна за другой, люди терпели а вот техника подводила. Ведь что такое простой автопогрузчик? По конвейеру вверх движутся совки, загребают зерно и оно летит вверх. Кажется, все просто. Но вот беда: мы молились на него, мол, стой, милый, и подгребай. Но он обязательно ломался! И мы, хрупкие девочки, вставали и вручную грузили зерно в грузовики. А машин шли – потоки! Совковые лопаты наши были большие, тяжелые. Чуток передохнешь – и снова за работу. От непривычки болели спины, ныли раны и ушибы, кровавые мозоли, донимали комары. Но надо было спешить: синоптики обещали доджи, а тогда – все, смерть урожаю. Кто-то из нас садился за грузчика, и машины везли зерном за сотни километров, и девочки там опять его разгружали. И так дни и ночи. Ужасно хотелось спать. Не обошлось и без трагедии – всей бригадой хоронили парня, который неловко прыгнул с машины в бунт (огромную емкость) зерна. Прыгнул – и утонул в толще. Пока его вытащили, студент задохнулся. И вот только в те дни к нам пришло понимание, что такое - целина.

Конечно, нас выручала дружба. Новые знакомств заводились быстро, на целину приехали со всего СССР более двухсот тысяч молодых людей! Научились готовить  бешбармак, выпускали стенную газеты, посетили знаменитые целинные, почти сталинские лесополосы! Вместе с казахами пили чай из самовара.

Обратно ехали в роскошных вагонах, нас везде радостно встречали, устраивали митинги с цветами и медными трубами! Было так непривычно! Ведь нам тогда казалось, что никакого особенного подвига мы не совершили – ну просто работали. Но было еще одно выражение у нашего целинного труда: нам заплатили за работу. Заплатили неплохо. Я уже точно не помню, сколько я заработала за первое и второе целинное лето, но когда я протянула маме пачку денег, она заплакала: такой суммы никогда в руках не держала. Собрался сразу семейный совет: я, мама и  сестра. Было решено: купить мне (о боже!) новое пальто Ведь надо сказать, что до 1956 года у меня вообще не было никаких обновок. Ходили всегда в старом перешитом дранье. До сих пор помню: красивое, шоколадного цвета на настоящей подкладке! Я так и ходила в нем даже летом, распахнув полы. Чтоб все видели: мое пальто, дорогое, я купила его на свои кровные!

Сначала о целине  помнили, мы выступали очень много: в школах, войсковых частях, госпитале, автоколоннах, ателье и даже в колонии перед заключенными. А потом стали забывать…»

Нонну Гордееву наградили медалью «За освоение целинных и залежных земель», но она до конца жизни стеснялась этой награды, а муж узнал о ней только через 20 лет после свадьбы. Мы приводим вот это фото, сделанное не так давно. Потому что настоящего, «парадного» фото Нонны Константиновны так и не нашли. А может, так оно и не хуже?..

Татьяна Зайко