Муж съедает всю еду, которую я покупаю для ребенка, причем делает это, когда никто не видит

мнение читателей

Начиналось все с мелочей. Пакет детского печенья, купленный впрок, опустел за два дня. Я списала на память: забыла, что уже открывала. Потом исчезла банка фруктового пюре — дорогого, гипоаллергенного. Сын ест плохо, аллергик, и я научилась считать граммы, как другие считают минуты. Муж говорил: «Наверное, испортилось, выбросил». Но я проверяла сроки годности. Все было в порядке.  

Андрей потерял работу год назад. Сначала искал активно, потом все реже выходил из дома. Говорил, что везде требуют молодых. Я взяла третью подработку: ночные смены в call-центре. Спала по четыре часа, но в холодильнике всегда были детские творожки, овощи на пару, смеси. Сын — единственное, что держало меня от мысли лечь и не вставать.  

Первый раз я застала его на кухне в три ночи, когда вернулась раньше с работы. Он сидел на полу у открытого холодильника, жадно глотая прямо из банки мясное пюре с этикеткой̆ «6+». Свет лампочки падал на его согнутую спину, тень колыхалась на стене, как огромный̆ зверь. Он не услышал, как я вошла.  
— Это… для Саши, — пробормотал он, вытирая губы тыльной̆ стороной̆ ладони. — Проверял, не прокисло ли.  

Я молча закрыла холодильник. Не стала кричать. Стыд сковал мое горло плотнее, чем злость.  

С тех пор начала замечать детали. Пустые упаковки за диваном, крошки на его футболке, которые он старательно стряхивал перед тем, как взять сына на руки. Однажды нашла под подушкой̆ обертку от детского батончика — того самого, что Саша не доел. Андрей спал, лицом в стену, и я впервые подумала, что ненавижу его. Не за обман, а за то, что он заставил меня видеть его слабым.  

Рационально я понимала: он голодает. Намеренно не брал еду из «общего» холодильника, где лежали макароны и дешевые консервы. Гордость? Страх признать, что не может обеспечить даже себя? Но когда я купила вдвое больше детского питания, он опустошал и это. Мы кружили в порочном кругу — я пыталась наполнить дыру, которая расширялась быстрее.  

Вчера взорвалась. После ночной̆ смены обнаружила, что последняя упаковка безлактозной каши, которую ждала две недели, вскрыта. Саша плакал от голода, давился обычной овсянкой, а Андрей молча смотрел в окно, кусая губу.  

— Ты животное! — прошептала я, хватая его за плечо. — Он твой сын!  

Он впервые за год взглянул на меня прямо. Глаза были красными, будто он не спал неделями.  
— Я не просил его рожать.  

Это прозвучало как пощечина. Он имел в виду не сына, а себя. Не просил рожать его — беспомощного, сломленного, неспособного быть тем, кого мы когда-то звали «папа».  

Сегодня утром, пока Андрей гулял с Сашей, обыскала его тумбочку. Нашла тайник: шесть банок детского питания, пачку сухарей, три шоколадных батончика, печенье. Все с маркировкой «для детей от 6 месяцев». Срок годности — полгода. Он копил, как белка орехи, готовясь к голоду, которого, возможно, уже не было.  

Стою на кухне, сжимая в руке банку с кроликом на этикетке, и понимаю, что мы оба стали монстрами. Я — потому что готова отнять у него эту жалкую попытку выжить. Он — потому что крадет у сына.  

В рубрике "Мнение читателей" публикуются материалы от читателей.