Ребенка можешь оставить, а сама убирайся! — закричала свекровь, — ты здесь даже не прописана

— Ребенка можешь оставить, а сама убирайся! — Надежда Андреевна врезала ладонью в стол, отчего звякнула чашка с недопитым чаем. — Поняла? Ты здесь даже не прописана!  

Я прижала к груди сына, который испуганно вцепился в мой халат. Её голос, как всегда, резал слух.  

— Вы не имеете права так разговаривать со мной, — ответила я ровно, хотя внутри всё дрожало. — Это мой сын. И я никуда не уйду.  

Три года назад я вышла замуж за Володю. Его мать, Надежда Андреевна, с первого дня смотрела на меня свысока. «Он еще одумается», — убеждала она себя, когда думала, что я не слышу. Мы жили в её трёхкомнатной квартире в Люберцах. Прописки у меня тут не было — Володя обещал решить вопрос, но после свадьбы как-то замял: «Мама нервничает из-за бумажек, потом».  

Потом случился тот роковой день на МКАДе. Володи не стало. Грузовик, гололёд, три машины… После похорон Надежда Андреевна впервые заговорила со мной без крика: «Теперь ты уедешь». Я показала ей тест на беременность.  

Родив Сашку, я думала, всё изменится. Ошибалась. Свекровь требовала, чтобы я «не плодила микробов» — кипятила соски по десять раз, запрещала включать обогреватель в детской. Когда Сашке исполнился год, она заявила: «Регистрацию ребёнку сделаю, но только через суд. А тебе — нет». Я молчала. Где мне было жить? Работала курьером, копила на съёмную квартиру, но цены росли быстрее.  

Вчера всё обострилось из-за стиральной машины. Я включила её днём.  

— Ты что, с ума сошла?! — Надежда Андреевна вырвала вилку из розетки. — За чей счёт электричество?  

— За ваш, — не выдержала я. — Но зато продукты я покупаю на свои. И памперсы. И лекарства Сашке.  

Она побледнела. 

Теперь она пыталась меня выгнать. 

— Ты смеешь мне угрожать?! — её рука сжалась в кулак. — Я вызову полицию!  

— Вызывайте, — я сделала шаг вперёд, чувствуя, как сын притих у меня на руках. — По закону вы не можете выгнать мать с ребёнком, даже без регистрации. Максимум — через суд. А пока идёт процесс, мы остаёмся здесь.  

Она аж подпрыгнула:  

— Это МОЙ дом!  

— Ваш. Но Сашка — ваш внук. И он прописан здесь. А я — его законный представитель.  

Я вспомнила, как месяц назад тайком ходила к юристу в центр. Платила из последних, зато теперь знала: закон на моей стороне. Пусть до первого заседания.  

— Ты… ты… — свекровь задышала чаще, ухватившись за край стола. — Безродная! Владимир тебя жалел, а ты…  

— Володя меня любил, — перебила я. Раньше эти слова обжигали, теперь стали щитом. — И я родила ему сына. Вы можете ненавидеть меня, но Сашка останется со мной. 

Она плюхнулась на стул. Я повернулась, чтобы выйти, но её хриплый голос остановил:  

— И чего ты добиваешься? Через полгода всё равно выселю.  

— Через полгода я уже найду деньги, — соврала я бодро. На самом деле, даже через год вряд ли бы хватило. Но главное — выиграть время.  

Поднявшись в комнату, я прижалась лбом к холодному стеклу. Сашка щекотал мне шею своими кудряшками.  

— Папа бы гордился тобой, — прошептала я ему. И впервые сама поверила, что это правда.  

С тех пор Надежда Андреевна перестала хлопать дверями. Иногда я замечала, как она напевает Сашке колыбельные. А я по вечерам, уложив сына, гуглила вакансии. «Няня с проживанием», «Домработница»… Всё лучше, чем ничего.  

Однажды утром свекровь, не глядя на меня, бросила:  

— В ЖЭКе спрашивали, почему ты не прописана. Сказала, что оформляешь документы.  

Я кивнула, пряча улыбку в чашке с чаем. Это не капитуляция. Просто перемирие. Но для начала — достаточно.