Тебе повезло в жизни, теперь ты должна помогать другим — богатством надо делиться

мнение читателей

Когда мне было десять, мы жили в однокомнатной квартире с протекающим потолком. Мама работала санитаркой, папа пил. Помню, как собирала бутылки после дождя, чтобы сдать их за копейки. Тогда я поклялась себе: мои дети не будут знать этого запаха сырости и чувства отчаяния.  

Сорок три года спустя я сижу в своём кабинете с панорамными окнами, где на столе лежит договор о продаже IT-стартапа. Цифра с шестью нулями. Мама звонит каждый день. Она считает, мне повезло. Везение, а не годы упорного труда — так ей удобно думать. 

«Ты теперь богатая. Деньги портят людей, если ими не делиться», — её фраза звучит как приговор. Она просит не для себя — для двоюродного брата, которому нужно лечение, для тёти с ипотекой, для племянницы-студентки. «Мы семья. Ты должна», — повторяет она.  
Я не обязана. Но в этом «должна» — весь мой страх вернуться в ту квартиру.  

Свои первые деньги я заработала в шестнадцать, разнося газеты. Потом — репетиторство, курсы программирования, ночные смены в колл-центре. Когда однокурсницы гуляли, я писала код. Спала по четыре часа. Вышла замуж за такого же одержимого работой, как я. Мы не заводили детей — боялись повторить родителей.  

Сейчас у меня три квартиры, но я всё ещё покупаю еду по акциям. Психотерапевт называет это «травмой бедности». Мама называет жадностью.  

«Почему ты не купишь Сашке машину? Он же парень молодой, без колёс — не человек!» — вчера она принесла фотографию племянника. На ней он позирует с сигаретой у подъезда, где мы когда-то собирали бутылки.  

Я дала денег на лечение двоюродной сестре. Через месяц её муж пригрозил мне судом — якобы из-за моей «подачки» они поссорились. Тётя, получившая миллион на погашение кредита, потребовала ещё: «Инфляция же!»  

Сегодня мама пришла с очередной порцией советов. 
— Помнишь, как я отдавала тебе последнюю котлету? — начала она, садясь на диван из итальянской кожи. Я кивнула. Помнила ещё лотерейный билет, который она продала, чтобы купить мне зимние ботинки.  

— Тебе повезло. Теперь твоя очередь быть человеком.  
— Я уже заплатила за ремонт твоего балкона, — сказала я, глядя на её руки.  
— Ремонт — это вещи. А я говорю о душе. Богатство — испытание. Не пройдёшь — потеряешь всё.  

Она ушла, оставив на столе список: восемь имён, суммы, диагнозы. Внизу подпись: «Родство дороже денег».  

Ночью разбудил звонок из больницы. У мамы гипертонический криз. На столе у её койки — тот же список, обведённый в рамочку.  
— Прости, что напугала... Может, это знак свыше? — она слабо улыбается, и я вдруг понимаю: она искренне верит, что спасает меня от «разложения богатством». Как когда-то спасала от голода.  

Дома открываю старый альбом. Фото 1998 года: я в залатанных джинсах, мама стирает в тазу мой школьный пиджак. Мы обе верили, что деньги решат всё. Не решили.  

Завтра встречаюсь с юристом. Создаю фонд с чёткими условиями: оплата образования, лечение через клинику напрямую, бизнес-гранты под отчёт. Мама назовёт это бюрократией. Возможно.  
Но я не бог, не банкомат и не искупитель семейных грехов. Деньги не сделали меня святой. Просто дали право сказать «нет» без чувства вины. Иногда это и есть самая честная помощь — перестать быть всеобщим костылём.  

Мама не поймёт. Но когда я принесу ей договор фонда, впервые за жизнь попрошу подписать бумагу — как когда-то она подписывала мои дневники. Может, это и есть наш общий язык — между долгом и свободой.

В рубрике "Мнение читателей" публикуются материалы от читателей.