Услышала, как муж жалуется кому-то на меня и приняла решение, в котором сомневалась несколько месяцев

Я стояла на холодной кухонной плитке, прижимая ладонь к груди, будто пыталась удержать сердце, готовое вырваться наружу. Через приоткрытую дверь балкона доносился его голос — низкий, раздражённый, с интонацией, которую я не слышала раньше.  

— Понимаешь, она совсем перестала быть собой, — говорил он кому-то в трубку. — Вечно эти её планы, мечты о собственном деле... Как будто мало, что я обеспечиваю дом. А вчера опять устроила сцену из-за того, что я забыл про ужин. Словно я обязан отчитываться за каждый шаг.  

Воздух застыл в легких. Муж. Тот, кто два года назад клялся, что гордится моей «неугомонностью», а теперь называл её «вечными планами». Я прикрыла глаза, вспомнив, как вчера, пока он засиживался на работе, накрыла стол со свечами, испекла его любимый чизкейк. А он вошёл, бросил портфель и пробормотал: 

— Зачем так паришься? Я бы и бутербродом перекусил.  

Голос за дверью продолжал: 

— Раньше она была... проще. Сейчас — как натянутая струна. И эти разговоры о ребенке... Ты же знаешь, я не готов.  

Ребёнок. Месяц назад, после третьего отрицательного теста, я рыдала в ванной, а он, вместо того чтобы обнять, сказал: «Может, оно и к лучшему? Мы ещё не стабильны». «Мы» — это он с зарплатой в шесть раз больше моей. «Не стабильны» — это я, мечтающая сменить офисную кабалу на что-то своё.  

Руки сами потянулись к холодильнику. На дверце висел наш снимок с отпуска — он смеётся, обнимая меня за плечи, а я смотрю в камеру с лицом, которое теперь казалось мне наивным. Сколько раз за эти месяцы я ловила себя на мысли: «Уйти». Но тут же находила оправдания — стресс на работе, кризис тридцати лет, моя «излишняя эмоциональность», как он это называл.  

Шаркая тапками по полу, я прошла в спальню. Он вернулся в гостиную, напевая под нос что-то беззаботное. Как будто не выливал душу другу пять минут назад. Как будто не перечёркивал наши семь лет парой фраз.  

Я взяла с полки чемодан, подаренный мамой на свадьбу. «Для приключений», — сказала она тогда, а я посмеялась: «Какие приключения? Мы же оседлые». Начала складывать в него одежду. Джинсы. Свитера. Папку с документами. Руки дрожали, но внутри внезапно стало тихо, как после долгого ливня.  

— Оля? — его голос прозвучал из-за двери. Я не ответила. 

— Что ты делаешь? — он сделал шаг вперёд, и я увидела его отражение в зеркале — смятая рубашка, лицо, застывшее между беспокойством и раздражением.  

— Уезжаю, — сказала я, укладывая вещи. Слёз не было. Их выжгло за эти месяцы молчания.  

— Из-за чего? — он закатил глаза, и в этом жесте было столько привычного презрения, что я вдруг чётко поняла: да, всё правильно.  

— Я слышала твой разговор, — повернулась к нему. — Слышала, как ты смеялся над моими «глупостями». Над тем, во что я верю.  

Он побледнел, потом покраснел. 

— Ты... подслушивала? Это же частный разговор!  

— Частный, — я кивнула. — Как и наш брак. Ты ведь всё решил за нас обоих, да? И детей не хочешь, и мои планы — блажь. Знаешь, что самое обидное? Я сама начала в это верить. Что я требую слишком много. Что мне стоит быть благодарной.  

Он пытался что-то сказать, но я не дала: 

— Молчи. Сегодня ты подарил мне подарок — ясно показал, кем я стала рядом с тобой. Тенью. И знаешь что? — я захлопнула чемодан. — Я ненавижу тени.  

Такси ждало у подъезда. Перед тем как выйти, я оглянулась на квартиру — на диван, где мы смотрели фильмы, на кухню, где он целовал меня в шею, пока я готовила. Грусть накатила, но за ней — облегчение. Как будто я наконец вынула занозу, которую годами боялась трогать.