– Куда сын, туда и я, – настаивала свекровь, пытаясь поселиться в нашей квартире

Я никогда не любила эту квартиру так сильно, как в тот момент, когда свекровь, поставив на порог чемодан с потёртыми уголками, объявила:  

— Теперь мы будем жить вместе.  

Оксана Петровна, высокая, с неизменной строгостью в глазах, уже снимала пальто, будто вопрос был решён. Мой муж Егор замер у двери, сжимая ключи так, будто хотел, чтобы они врезались в ладонь.  

— Мама, мы же обсуждали... — начал он, но она перебила, привычно махнув рукой:  
— Обсуждали, не обсуждали... Куда сын, туда и я. Ты же не выгонишь родную мать?  

Последняя фраза прозвучала как шутка, но мы оба знали — это ультиматум. Оксана Петровна всегда умела втиснуться в щели наших разногласий, чтобы потом раскачать их до пропасти. В прошлый раз она настояла, чтобы мы купили диван «поудобнее» — её любимый, жуткого горчичного цвета. Потом требовала переставить холодильник. А теперь вот — чемодан, и её взгляд, бросающий мне вызов: «Посмотрим, кто здесь хозяйка».  

Первые два дня я терпела. Она перемыла все чашки, переставила мои духи, а за завтраком спросила Егора, не слишком ли я много трачу на работу: «Жена должна быть дома». Но когда вечером третьего дня я застала её за разбором нашего с мужем шкафа — «чтобы удобнее было» — терпение лопнуло.  

— Оксана Петровна, нам нужно поговорить.  

Она повернулась, держа в руках моё чёрное платье.  
— Говори, я слушаю.  
— Вы не можете здесь жить.  

Свекровь медленно повесила платье на вешалку, словно давая мне время передумать.  
— Это квартира моего сына.  
— Нет, — я сделала шаг вперёд, — это наш с ним дом. И мы хотим жить вдвоём.  

Она посмотрела на меня, но я продолжила:  
— Мы ценим вашу заботу, но у нас свои правила. Вы воспитывали Егора 30 лет. Теперь дайте ему быть мужем.  
— Егор! — её крик прозвучал как сирена. — Ты слышишь, как со мной разговаривают?  

Муж стоял в дверях. Я знала, чего это ему стоило — в детстве мать поднимала его одна, и слово «нет» в её адрес было для него под запретом. Но сейчас он посмотрел на меня, потом на неё, и сказал:  
— Мама, Аня права. Мы не готовы жить вместе.  

Оксана Петровна ахнула, будто её ударили.  
— Ты... против меня?  
— Нет, — он подошёл ко мне, взял за руку. — Я — за нас.  

Она молчала минуту, две, а потом вдруг засмеялась истерично.  
— Ну что ж, — бросила она, хлопнув дверцей шкафа. — Вижу, я здесь лишняя.  

Мы помогали ей собирать чемоданы под гробовую тишину. На прощание она обняла Егора, прошептав: «Не узнаю тебя», — и уехала на такси, не обернувшись.  

Позже, когда мы пили чай на кухне, Егор вдруг сказал:  
— Знаешь, я впервые не чувствую вины.  

Эти стены видели наши ссоры, смех, утренние спешки. Они были нашими.  

— А если она вернётся? — спросила я.  
— Тогда скажем, что диван занят, — улыбнулся он. 

Мы засмеялись. В этом смехе не было злорадства — только облегчение. Иногда любовь — это не только романтика, но и два человека у одной двери, которую они закрывают вовремя.  

Оксана Петровна переехала в квартиру рядом с подругой. Говорят, теперь они вдвоём переставляют мебель у неё. А наш горчичный диван мы все-таки заменили.